Расследование

Новый губернатор, князь С.Д.Урусов, которого в срочном порядке послали наводить порядок в столице Бессарабии, с первого дня своей деятельности стал проводить открытую и толерантную политику, о чем рассказал в своих мемуарах.

 

6. «Иностранная пресса, в особенности английская и американская, продолжала на все лады обсуждать кишиневский погром, - вспоминал впоследствии Урусов. - Тогда, как и теперь еврейству приписывали большое влияние на западно-европейскую и американскую печать. Но вряд ли одними только еврейскими стараниями объясняется тот интерес, который проявили к Кишиневу и английский парламент, и американские государственные люди. Положение бессарабского губернатора в 1903 году являлось исключительным, так как слова «кишиневский погром» не сходили со страниц газет, постоянно звучали за границей и повторялись везде, то в форме напоминания, то в форме предупреждений и опасений.

 

Однажды ко мне явился англичанин, говоривший недурно по-французски, но, конечно, не произнесший ни одного русского слова. Он отрекомендовался приезжим в Одессу туристом и подал рекомендательное письмо одесского великобританского консула. Несмотря на недомолвки и осторожную речь гостя, скоро стало ясно, что он горит желанием всесторонне ознакомиться с положением евреев в Кишиневе и, в частности, с результатом предварительного следствия о бывших беспорядках. Я направил англичанина к прокурору, дал ему адреса некоторых кишиневских евреев и обещал предупредить полицмейстера о том, чтобы приезжему не чинили препятствий. Особенный восторг вызвало в англичанине предложение ехать со мной немедленно в тюрьму. Он, во-первых, удивился тому, что в тюрьме содержатся громилы (а их было там до 300 человек), затем он, очевидно, не допускал мысли о том, чтобы по апрельскому делу велось правильное следствие (в этом сомнении его на другой день разубедил прокурор суда), и, наконец, надежда видеть громил в тюрьме, говорить с ними, увидеть русскую тюрьму – приводили его в восторг. Мы поехали в тюремный замок и стали обходить камеры. Я обратился к большой артели арестантов и сказал им, что они так прославились своим подвигом, что англичане прислали своего чиновника подивиться на них.

Мой спутник стал задавать арестантам, через меня, ряд вопросов, вызвавших погром, о том, что побудило избивать евреев, что им сделали евреи худого и т.п.. Передаваемые мною ответы арестантов вызывали удивление англичанина, так как отвечающие, во-первых, обнаружили какую-то комическую незлобивость и веселость, перекидываясь шутками и добродушно сознавались, что они согрешили немножко, но что в убийстве они, «сохрани Бог», не повинны; уверяли, что евреи – прекрасный народ, что живут они с ними в мире, что всякое бывает, иногда и православный хуже жида. Добавляли, однако, что жиды очень обиделись на погром и теперь донимают их лжесвидетельством, приписывая многим из них преступления, которых они не совершали. Я отошел к окну переговорить о чем-то с начальником тюрьмы и, кончив разговор с ним, изумился: мой спутник, подойдя вплотную к арестантам, оживленно их расспрашивал о чем-то по-русски, кивал головой и как будто захлебывался от жадного удовлетворения своего любопытства. Я отошел еще дальше, предоставив англичанину говорить с арестантами на свободе.

 

Дня через два англичанин приехал прощаться; он был в восторге от арестантов, от прокурора, от меня, от евреев и вообще от всего, что видел. Говорил мне, что в Англии имеют о положении дел в Бессарабии превратное понятие; что он убедился в правильности правосудия в России, в лояльности административных властей, в беспристрастии и высоком качестве прокуратуры, что порядок в городе оказывается образцовый и что все сведения о разорении города и маразме, в которую впала торговля, ложны…

 

Америка подарила меня настоящим курьезом. Перед Рождеством 1903 года, по обыкновению, усилились слухи о предстоящих беспорядках. Как-то, во время праздников, ко мне пришел пожилой полный господин, назвавшийся сотрудником нью-йоркских газет, командированным на рождественский погром, и объяснил, что он живет в Кишиневе дней пять и начинает замечать, что его приезд, по-видимому, напрасен. Подтвердив, что беспорядков он не дождется, я заметил на его лице знаки как будто разочарования. Он задумался и, наконец, спросил: уполномочиваю ли я его заявить в газете, что он уехал лишь после категорического утверждения моего о бесполезности моего пребывания. Я дал просимое уполномочие, и корреспондент уехал. Рождество, действительно, прошло спокойно».

 

Среди многих местных достопримечательностей за небольшой период губернаторства в Бессарабии князь Урусов отметил в своих мемуарах одну особенную. «Прием просителей в Кишиневе – обряд в Великороссии неизвестный. Приемная моя обыкновенно наполнялась раза три-четыре в день так, что мне приходилось выходить к просителям через каждый час. Они говорили чуть не на десяти разных языках, из которых мне были знакомы не более двух. Великороссы, малороссы, поляки, евреи, турки, греки, армяне, болгары, немцы-колонисты, швейцарцы из села Шабо, какие-то гагаузы и, наконец, в огромном количестве, молдаване – совершенно ошеломляли меня. Молдаване стояли на коленях, держа на головах прошения, и потихоньку бормотали свои просьбы, глядя в землю; евреи и особенно еврейки жестикулировали и наседали так, что приходилось от них пятиться. Всякий подававший прошение желал объясниться еще и на словах.

 

Такого рода приемы – очень тяжелое дело. Особенно сильно утомлялись нервы от полной невозможности судить об основательности жалоб. Жалобщики, особенно евреи, настолько всегда преувеличивали дело, уснащали его такими невероятными подробностями, что положительно невозможно было им вполне верить. Вместе с тем они требовали почти всегда немедленных предварительных распоряжений. Выходило обыкновенно так. Что один день – и все погибнет: семья, имущество и прочее… Но особенно выводила меня из спокойного состояния привычка молдаван являться издалека, чтобы подать мне лично какую-нибудь кассационную жалобу, которой я даже рассматривать не мог, так как она просто подлежала передаче по почте губернскому присутствию. Кончалось обыкновенно тем, что такой проситель, кроме путевых расходов, тратил рублей пять на составление пустого прошения. Невероятно легко обирать молдаванина: он сам идет навстречу поборам и как будто доволен, когда удается вручить солидную сумму аферистам, караулящим его на всех углах».   

 

 

 

 «Записки губернатора» были впервые изданы в Кишиневе в 1903-1904 годах, переизданы в 2004 году усилиями профессора Аурела Маринчука, снабдившего книгу прекрасными комментариями и редкими иллюстрациями.  

После Октябрьской революции бывший бессарабский губернатор несколько раз арестовывался, но всякий раз освобождался. 27 декабря 1919 года он был призван на военную службу в Красную армию - служил бухгалтером строевого управления штаба всех морских сил. В 1920 году был арестован по делу «Тактического центра», но оправдан. С 1 ноября 1921 года был управляющим делами особой комиссии при президиуме ВСНХ по исследованию курских магнитных аномалий, затем заведовал общим отделом особой комиссии при президиуме ВСНХ, откуда в 1925 году уволился по собственному желанию. Работал инспектором госбанка, в 1929-м был уволен во время чистки.

 

Урусов работал в различных советских учреждениях, всякий раз – недолго, в последние годы трудился в библиотеке союза писателей. Он характеризовался сослуживцами как человек исключительной добросовестности и образец советского работника, однако не получил пенсию, так как «до революции был князем». Лишь благодаря вмешательству сотрудников госбанка пенсия была назначена.

Урусов скончался в Москве 5 сентября 1937 года, избежав ареста.