История

Если бы кто-то взял на себя труд составить рейтинг самых популярных фильмов советской поры, «Белое солнце пустыни» несомненно заняло бы почетное место в первой десятке. Картина не просто любима зрителям, она стала культовой и вневременной. Ее смотрят и цитируют и в наши дни. Редкое кинопроизведение может похвастаться такой продолжительной жизнью. О «Белом солнце…» рассказывает актриса Раиса Куркина, сыгравшая в фильме жену таможенника Верещагина Настасью.

— Раиса Семеновна, где снимали знаменитую картину?

— В Дагестане (около Каспия) и в Туркмении, возле главного туркменского канала. Пустыню там перекопали, поэтому почти вся растительность была выжжена — чистый песок. Съемочная группа при помощи армии ее только слегка пропалывала. А чуть дальше росло много всяких трав и кустарников.

— Как режиссер Владимир Мотыль работал с актерами?

— Он их просто очаровывал. Причем начиналось это чуть ли не с проб и продолжалось во время репетиций и съемок. У Володи был удивительно мягкий голос, будто подернутый туманом. И когда он с тобой разговаривал, создавалось впечатление какой-то задушевности, доверительности, совещательности, вроде только тебя посвящают в режиссерские тайны, предлагают стать соавтором. Не думаю, что он делал это осознанно, просто у него был такой стиль общения.

— Но в результате актеры шли за ним?

— И работали, как одержимые. Своей увлеченностью их заражал Мотыль, который во время съемок вообще ничего вокруг не замечал, как будто в какой-то другой реальности жил. И все, кто находился рядом с ним, были такими же преданными своему делу. Помню, как мы работали над сценой драки на баркасе. Верещагин бьет одного из бандитов Абдуллы, которого играл Андрей Наймушин, а тот падает за борт. Отсняли дубль, приготовились ко второму, смотрят, а Андрея нет. Кинулись искать, звать, но найти не могут. Вдруг кто-то кричит: «Он здесь! Бросайте спасательный круг!» Все подбежали к борту баркаса и увидели, что Наймушин тонет: его голова то уходит под воду, то снова поднимается над ней. Вытащили его ребята, откачали, стали выяснять, что случилось. Оказалось, Андрей совсем не умеет плавать. Понимаете, он ведь знал, что по сценарию его должны бросить в воду. Но, видимо, у Мотыля был такой дар убеждения, он настолько мог заразить всех своим замыслом, что актер даже не подумал, что будет делать за бортом. Мотыль сказал, что надо упасть за борт — Наймушин и упал. Похожие истории происходили и с другими актерами. Так, Кахи Кавсадзе на пробах лихо проскакал на лошади, хотя впоследствии выяснилось, что сел на нее первый раз в жизни.

— Какое качество Мотыля-режиссера вы назвали бы главным?

— Для Владимира Яковлевича не существовало в творчестве слов «не могу», поэтому сцены, связанные с баркасом, снимали в открытом море, хотя это был дополнительный риск не только для актеров, но и для всей съемочной группы. Как-то мне довелось по работе побывать на одной из английских киностудий, в Лондоне. И там я увидела, как сцены морского боя снимали… в огромном бассейне, построенном прямо в павильоне. Мотылю бы такое даже в голову не пришло — для него очень важной была максимальная реальность происходящего в кадре. Однако справедливости ради надо сказать, что Владимир Яковлевич был строг не только к другим, но и к себе. Часть сцен, о которых мы говорим, снимали не с баркаса, а с лодки, которая находилась рядом. Помещались в ней только два человека — оператор и его ассистент, поэтому Мотылю приходилось плавать рядом, держась за борт шлюпки.

— Как Ди Каприо в «Титанике»?

— Это было одновременно и смешно, и грустно. А по окончании работы, когда вся съемочная группа уехала, Владимир Яковлевич остался с одним своим ассистентом, лошадью и дублером-каскадером — хотел отснять общие планы. Жара была ужасная, и он весь день пил ледяную воду из стоявшего на площадке рефрижератора. На следующий день улетел из туркменской жары в прохладный и влажный Ленинград и сильно заболел — у него начался сильный бронхит.

— Искусство требует жертв. О том, как снимался в фильме Павел Луспекаев, вообще ходят легенды.

— Паша в то время был уже тяжело болен, незадолго до съемок ему сделали операцию. Ампутировали ступни обеих ног, они не только страшно болели, но и кровоточили. Ходить по сыпучему каспийскому песку, проваливаясь в него по щиколотку, было трудно даже людям со здоровыми ногами, что уж о Луспекаеве говорить. Зато двигаться в воде ему было легко, поэтому каждый день во время обеденного перерыва он заплывал так далеко, что мы теряли его из виду и начинали волноваться. Но вот ведь что удивительно — возвращался Паша всегда вовремя, ни разу не опоздал и не подвел съемочную группу. Время определял по водонепроницаемым часам, тогда они были редкостью.

— Вам на съемках приходилось так же тяжело?

— А чем я лучше других? В сцене, когда моя Настасья после гибели Верещагина бредет по берегу моря, кажется, что там очень жарко. На самом деле в то время уже стояла поздняя осень — холод чудовищный, вода ледяная. Горячительные напитки я не пью, но, слава Богу, у съемочной группы был спирт, которым мне между дублями растирали ноги, чтобы могла ходить. Точно такой же холод был, когда в сцене драки на баркасе обливали Луспекаева.

— Понимали тогда, что снимается культовая картина — как говорится, на века?

— Что вы, нет, конечно! Я и после премьеры не сразу сообразила, почему вокруг фильма такой шум. Что в нем особенного, из-за чего люди так реагируют? И только позже осознала, что он какой-то волшебный. Вспоминая о картине, я как будто переношусь в иное измерение, оказываюсь внутри фильма. Поэтому долго не могла смотреть картину, мне не удавалось избавиться от этого чувства.

— В чем, на ваш взгляд, секрет такого грандиозного успеха? Прошло почти полвека, а фильм до сих пор смотрят и любят.

— Я считаю, в монтаже, в искусстве которого с Мотылем не мог сравниться никто. Фильм «Белое солнце пустыни» в том виде, в каком мы его знаем, создавался не на съемочной площадке, а на монтажном столе. Владимир Яковлевич, как скульптор, смог отсечь все ненужное, оставив только то, что важно. Хотя наблюдать за тем, как он работает, было сущей пыткой — он же прокручивал в голове тысячи вариантов, выбирая лучший.

— Все, что было задумано, режиссеру удалось воплотить в жизнь?

— Конечно, нет, в кино так вообще не бывает — всегда приходится чем-то поступаться. Во-первых, Мотыль не смог взять на главную роль актера, которого хотел — Георгия Юматова. Накануне первого съемочного дня Юматов с кем-то подрался, пришел весь в синяках. В результате не только о крупных планах, но и о главной роли ему пришлось забыть. Мотылю предложили взять Анатолия Кузнецова, для которого роль красноармейца Сухова стала визитной карточкой.

Несколько эпизодов вынуждены были переснять, в том числе и сцену убийства Абдуллы. По сценарию, его жены, выбравшись из цистерны, бежали к трупу, падали на него и плакали. Но кинематографическое начальство возмутилось: как это так, они убиваются по своему «угнетателю и эксплуататору»? Пришлось Мотылю все переделывать. Вырезал Владимир Яковлевич и один очень сильный эпизод, в котором была задействована я. Это сцена сумасшествия Настасьи, когда она ползает по рельсам, сгребает с них песок и шепчет: «Мы с тобой уедем отсюда, Пашенька!» Этот эпизод почему-то не пропустил худсовет, мне до сих пор жаль его.

«Свой первый и пока единственный приз „Белое солнце…" получило спустя 30 лет после выхода на экраны — по особому распоряжению Бориса Ельцина»

— Премьера знаменитой картины состоялась…

— Благодаря Брежневу. Леонид Ильич любил смотреть в выходные на даче новую картину, которую до этого никто не видел. Многие фильмы, забракованные кинематографическим начальством, благодаря вмешательству генсека увидели свет. Так произошло и с «Белым солнцем пустыни» — картина чрезвычайно понравилась не только самому Брежневу, но и членам его семьи, их друзьям. Леонид Ильич тут же набрал номер директора «Мосфильма» Владимира Сурина, который отказался подписать акт о приеме фильма, и поинтересовался, почему лента еще не идет в кинотеатрах. Стоит ли говорить, что премьера «Белого солнца…» очень скоро состоялась. Картине дали не первую, а вторую категорию, не предполагавшую ни громкой премьеры, ни широкого проката, тем не менее ее посмотрели 50 (!) миллионов зрителей.

— У фильма есть какие-то премии — государственные или фестивальные?

— Космонавты, у которых, как известно, вошло в традицию смотреть «Белое солнце…» перед каждым полетом в космос, несколько раз подавали картину на Государственную премию, но Комитет по премиям и Госкино постоянно возвращали документы обратно. Свой первый и пока единственный приз «Белое солнце…» получило спустя 30 лет после выхода на экраны — по особому распоряжению Бориса Ельцина. Он же одним из первых своих указов от 1992 года, сразу же после августовской революции, присвоил Мотылю звание заслуженного деятеля искусств — причем, без какой бы то ни было нервотрепки и бумажной волокиты.

— Как сложилась творческая судьба Мотыля после «Белого солнца пустыни»?

— Прошло пять лет, прежде чем ему разрешили снимать «Звезду пленительного счастья». Он написал несколько сценариев о декабристах и их женах, но ни один из них не приняли, посчитав, что в них содержится намек на советскую действительность — на сопротивление интеллигенции власти. А после фильма «Женя, Женечка и «катюша» Володе вообще на несколько лет запретили работать режиссером. При советской цензуре ему с большим трудом удавалось пробивать свои картины.

— Владимир Яковлевич болезненно воспринимал такое к себе отношение?

— Как любой человек, к которому относятся несправедливо. Возможно, все у него сложилось бы гораздо лучше, если бы мог в чем-то уступить, где-то польстить начальству. Но Мотыль был начисто лишен приспособленчества и всегда вступал в бой, не рассчитывая своих сил. Неудивительно, что потом приходилось зализывать раны.

— Почему вы, будучи женой Владимира Мотыля, снимались только в трех его картинах: «Белом солнце пустыни», «Звезде пленительного счастья» и его режиссерском дебюте — «Дети Памира»?

— О работе, которую вы назвали последней, известно очень мало, а ведь мы тогда летали снимать на настоящий Памир. Там нас даже приглашали посмотреть на снежного человека, который, конечно же, оказался какой-то подделкой, имитацией. Как же мы тогда были молоды и счастливы!