История

Е.А. Гончар – известный в Молдове хирург, заслуженный врач МССР, кандидат медицинских наук. 22 июня 1941 года ему едва исполнилось 13, но события 80-летней  давности феноменальная память Евгения Алексеевича хранит до мельчайших подробностей.

- Евгений Алексеевич, каким запомнился вам тот роковой летний день?

- Родился и жил я тогда в молдавско-украинском селе Черная (ныне - Одесская область). Закончив в мае семь классов, устроился работать весовщиком  на колхозной МТС – взвешивал намолоченное зерно.  Семья наша едва сводила концы с концами. Мама была прикована к постели жесточайшей подагрой. Отец нас бросил, уехав в другой район. Опорой был мой старший брат Анатолий, но в марте 41-го он поступил в одесское летное училище. Его место весовщика и досталось мне по наследству.

22 июня, утром, я решил зайти в правление колхоза, был какой-то вопрос по моей работе. На полпути встретил соседа, который и сообщил: «Война, Женя, война началась!». У правления увидел пару десятков сельчан, окруживших председателя сельсовета. Он говорил громко, сурово. Люди слушали, затаив дыхание, поскольку радиоточка была только в правлении, и о нападении фашистов еще никто ничего толком не знал.  Прибежав домой, рассказал об услышанном маме. Она расплакалась. На поддержку Толи мы отныне не рассчитывали, понимали, что увидим его не скоро. Так и случилось – летное училище перевели в Омск, а летать после его окончания брат стал на Дальнем Востоке.  Нам же с мамой нужно было как-то выживать… Хорошо помню, что в тот день, 22 июня, я четко осознал, что остался в доме за старшего.

- Вы физически крепкий были?

- У нас была корова с очень жестким выменем, которую я доил каждый день в пять утра. Так что руки у меня были крепкие. С первых дней войны пришлось трудиться и с лопатой в руках: мужчины уходили на фронт, а из подростков сформировали отряд для рытья траншей на границе с Бессарабией.  Но никакие траншеи нас не спасли. 5-го  августа 41-го года в село зашли румыны,  началась черная полоса оккупации.

- Немцы тоже были?

- Несколько офицеров приезжали буквально пару раз, а румынские жандармы хозяйничали три года. Грабили нещадно, хватали все подряд – ходили по домам, забирали продукты, вещи. Если кто-то вставал на их пути, пороли с остервенением.  Всех коров, лошадей угнали сразу, и мы с мамой остались без капли молока. У жившего рядом старенького дяди по отцу забрали и увезли из села пасеку.

Работая весовщиком, я тайком разрешил нескольким трудившимся рядом  сельчанам взять по ведру пшеницы – голод был страшный. Увидевший это румын так отделал меня палкой, что думал: не выживу.  А однажды пришлось пойти в Котовск, ныне – Подольск, что в 27 километрах от села. Дядя дал кусочек сала и баночку меда, чтобы я обменял их там на каустическую соду: вши заедали страшно, а без соды невозможно было сварить мыло. Обуви у меня не было, смастерил из поросячьей кожи постолы и отправился в дорогу. Едва добрался до Котовска,  путь преградил  украинский полицай, который стал орать : «Эй, пацан, иди сюда, поедешь в Германию работать!». Я так испугался, что бросил узелок с продуктами и  - наутек! Домой вернулся с пустыми руками, едва живой от страха…

- А день освобождения села хорошо помните?

- Еще бы! Не один, а два дня – 27 и 28 марта 44-го. Сначала мы услышали дальние отзвуки канонады, потом грохот стал нарастать. Вдруг один снаряд попал в наш каменный забор, осколки пробили крышу дома. Мы с мамой спрятались в подвале, где и просидели те два дня. Когда выбрались из подвала, увидели советских солдат в овчинных полушубках,  с длинными крепкими палками – в распутицу с ними было легче ходить по скользким  сельским улицам.

В сельсовете нас, подростков, попросили: кто сможет – помогите солдатам в поиске схронов, где румыны прятали оружие и боеприпасы. Я тут же вызвался помочь. Всего нас собралось человек пять во главе с советским офицером. Длилась та операция не одну неделю. Фашистские склады мы находили в основном в оврагах, в двух небольших лесах. Один лесок был в четырех километрах от села, другой в шести. Помню, как с ребятами грузили на машины тяжеленные ящики с оружием, деактивированные саперами боеприпасы.

- В день Победы, наверное, все село ликовало?

- Люди, конечно, радовались, хотя время было очень голодное, тяжелое. Мне же 9 мая запомнилось мамиными слезами. Теперь она плакала от счастья, но мне было очень жалко ее. С постели она уже практически не вставала и в 1946-м умерла. А перед смертью завещала: «Выучись, сынок, на врача».

С отличием закончив в селе 10 классов, я пару месяцев трудился  в библиотеке парткабинета, потом зарабатывал на хлебный паек литсотрудником-корректором в районной газете, а в 1947-м «зайцем» поехал в тамбуре поезда в Кишинев, поступать в мединститут. Его первым ректором был наш односельчанин Ипатий Христофорович Сорочан. Он оказался среди тех, кто способствовал приезду в Кишинев с Северного Кавказа большой группы педагогов эвакуированного туда Ленинградского мединститута.

- Не раз слышала рассказы о том, какими блестящими педагогами, настоящими интеллигентами были ленинградские профессора.

- Это так. Вообще наша студенческая жизнь, голодная и холодная, была все же невероятно счастливой. Мы с азартом учились, занимались спортом, художественной самодеятельностью, на субботниках строили Комсомольское озеро. На 3-м курсе я возглавил институтский хирургический кружок и навсегда связал свою жизнь с хирургией.

- Вы 18 лет проработали в центральной районной больнице Рыбницы, возглавил отделение хирургии, защитили кандидатскую диссертацию, написали десятки научных статей. А каким был старт самостоятельной работы в послевоенные годы?

- Врачи в Молдове оказались тогда на передовой. В иных селах педикулезом болели чуть ни поголовно. Повсюду – вспышки кори, скарлатины, дифтерита, брюшного тифа. Страшной напастью была трахома. Нам, врачам, приходилось не только лечить, но и учить. В сельсоветах, в школах мы разъясняли колхозникам азы личной гигиены, говорили о смертельной опасности «подпольных» абортов, о венерических болезнях, о том, для чего нужна донорская кровь.

- Вы многие годы были донором, нередко ради спасения больных  отдавали им свою кровь прямо у операционного стола...

- В то время личный пример врача дорогого стоил. А испытаний, конечно, хватало. Приходилось и верхом на лошади в дальние села выезжать, и на подводе, и на бричке. Ночью на ухабистых дорогах приключений хватало.  Когда в больнице появился «Москвич 402», мы радовались как дети.

- В Кишиневе вы долгие годы заведовали хирургическим отделением больницы 4-го управления минздрава, были секретарем общества хирургов. Каким эхом отдавалась в вашей жизни война в эти мирные годы?

- Она закалила, выработала особую стойкость, выносливость, без которых я бы никогда не стал настоящим хирургом. Обе мои дочери закончили мединститут, и обеим я старался объяснить главное: профессия врача – это полная самоотдача.

- Евгений Алексеевич, в кишиневском совете ветеранов  вы не один год активно работали в медико-экологической комиссии и сегодня помогаете врачам-консультантам. А еще вы охотно встречались с молодежью, рассказывали ей о военном лихолетье. Как вы считаете,  современные юноши и девушки непременно должны знать о тех годах?

- Знать правду! В наши дни правда о Великой Отечественной тонет в море лжи, подлых фальсификаций псевдоисториков. Я думаю, очень важно добиваться того, чтобы в учебниках истории реальные события тех лет были представлены грамотно, обстоятельно. Слишком много иноземных структур задействовано в том, чтобы истина о «сороковых-роковых» не проникала в умы и сердца молодежи стран СНГ. Значит, наше правдивое слово должно быть во сто крат весомее и громче.

Беседовала Татьяна БОРИСОВА