История

О популярности. У меня нет популярности — есть известность. Популярность речь более легковесная и недолговременная. О том, что я известен, я понял, когда через полгода после получения "Золотой маски" впервые позвонил Сергею Юрскому, начал объяснять, кто я такой, а он сказал: да я знаю!

Я смирился, что известность — это особенность моей профессии. Я делал попытки вести более закрытый образ жизни, но понял, чтобы трачу на это гораздо больше сил и жизненных ресурсов, чем на то, чтобы быть, какой я есть… Да, я не могу выпить в баре инкогнито, но публика у меня такая, что в аэропорту мне не надо заказывать VIP-зал, чтобы не издергали, а если хочется отдохнуть — можно съездить за границу…

О развлекательной литературе. Я плохо отношусь к этому жанру. Если это можно назвать жанром. По-моему, это аттракцион: что полистать глянцевый журнал, что почитать Пикуля — для меня нет никакой разницы. Я не получаю от этого удовольствия. Лучше вина выпить…

Все а-ля исторические романы — это мусор. Конечно, я не отношу к их числу великие романы. Ведь и Толстой писал, в общем-то, исторический роман "Война и мир". А Пикуль писал развлекательную литературу на исторические темы, допуская довольно много лжи. Да, весьма талантливо, но это литература необязательная для прочтения. Несмотря на то что он ваш земляк. А "Война и мир" — книга обязательная… Моя литература не относится к разряду развлекательной, я никогда не делал таких попыток.

О чтении. Я не верю в регулярное чтение. Последние 13 лет не читаю художественную литературу. Я не считаю это чем-то полезным или неполезным. Это большие переживания, а ежедневно получать большие переживания невозможно. Бывает так, что человек читал очень много, а потом раз и не может читать. Особенно большие и сложные книги. Он мучается, начинает сомневаться, полагает, что он обленился. Но просто жизнь так пошла. Он, может, сейчас влюблен или у него все страшно интересно на работе — и он не может читать. У меня в жизни было три периода запойного чтения, когда литература была необходима как воздух, и я читал ежедневно помногу часов. А сейчас получился длинный период нечтения — могу лишь перечитывать какие-то книги, открывая новые глубины.

О чувствах напоказ. Чувства напоказ и мысли напоказ — это свинство. Это неприлично. Я не занимаюсь ни тем, ни другим. Я занимаюсь искусством — делаю художественные произведения. Они существуют в виде литературных текстов и спектаклей.

О жизни писателя. Моя жизнь жестко структурирована. На две недели гастролей — одна дома. Есть еще отдельные блоки. К примеру, 25 декабря я даю последний в этом году спектакль, потом до 1 марта буду дома. Это единственное время, когда я могу писать. В другое время, даже если у меня есть вдохновение, между разъездами не сяду. Если у меня есть замысел и есть время — я буду писать. Если нет замысла и есть время — буду мучиться. Смотреть телевизор, в баре выпивать, по телефону говорить. Но без замысла ничего не получится.

О конфликте с квартетом "И". Когда я появился, ребята из квартета "И" были уже довольно известными. Потом они стали знаменитыми, а уже я известным. Они сделали фильм и спектакль "Разговоры мужчин среднего возраста". И пошло активное сравнивание нас. Многие посчитали, что мы делаем одно и то же. И тогда я счел нужным высказаться публично. Объяснил, что мы не просто непохожи, мы перпендикулярно разные…

Они для меня не просто неблизки, они — идеологические враги… Их герои — люди умные, талантливые, веселые, богатые, все понимающие в жизни и пресыщенные ею люди. Это жлобский взгляд на мир. Все мои герои — тоже неглупые и образованные, но они мучительно не понимают, как жить. При этом жить любят. А там герои все понимают, но жить им скучно. Мне сущностно неприятно такое сравнение.

О судьбе Украины. Я не знаю, что у них там будет. И к сожалению, приходится говорить, что это будет ТАМ, а не У НАС. Притом что сам я, по большей части, этнический украинец, девичья фамилия моей мамы — Цыганенко, а бабушка — из Жданова, ныне Мариуполя…

На своем сайте odnovremenno.com я подробно описал феномен, что по отношению к нам (россиянам) украинцы сегодня ведут себя как эмигранты. Им там плохо, но они стараются писать, как им там хорошо, и по возможности сочувствовать нам. Сбили самолет — на улицах ликовали, а мне в письмах пишут: сочувствуем. И, вообще, следят за самыми плохими новостями — это типичная для эмигрантов терапия, следить за родиной, как там плохо. Желаю им всяческого благополучия и радости. Чтобы они были самобытными, а Гоголь для них не стал иностранной литературой. Чтобы они не выдумывали глупости, переводить Пушкина, Лермонтова и Гоголя на украинский язык. Это бессмысленно. Эти писатели и в мире неизвестны, потому что непереводимы…

Любой человек, который находится в состоянии гнева — он всегда уверен в своей правоте. Другое дело, что гнев — темен, он человека оглушает и ослепляет или, наоборот, искривляет и обостряет его зрение, давая неадекватную картину мира… Национальная идея украинцев сегодня во многом заключается в ненависти к России — пусть они не соглашаются и не хотят так упрощать.

Думающий, чувствующий, переживающий и страдающий оттого, что происходит, человек в России ищет ответы на вопросы К СЕБЕ. А у таких же мыслящих, чувствующих и прекрасных украинцев — у них все вопросы пока К НАМ. И пока это будет так, у них ничего не получится. Но вечно так не будет — жизнь свое берет.

О тревогах за Европу и Россию. Меня тревожит то, что происходит в мире, что нет ориентиров… Я живу в России и намерен в ней жить, и остро, как личное страдание переживаю, что Европа, как некий образец способа жизни, смыслов, очарования — все это для России потеряло значение… Когда-то мы делали у себя евроремонты, хотели, чтобы если не в подъезде и на улице, то хоть в квартире была Европа, пусть в Кемерово и Иркутске. Теперь Европой нельзя быть очарованным. В России люди остро чувствуют несправедливость, а тут звучит оскорбительная и бессмысленная риторика.

Недавно я участвовал в конференции в Берлине, где были представители Латвии, Литвы, Эстонии — я им так и сказал: я утратил к вам уважение. Почему? Если вы всерьез опасаетесь военной агрессии со стороны России — вы дураки. Если вы изображаете страх, то вы подонки. Они говорят: у нас такая застарелая память об агрессии. А я им: жить по старой памяти тоже глупость, и это совсем не по-европейски. Что теперь, любой еврей должен бояться любого немца или любого, кто говорит по-немецки?

Меня тревожит, что та Европа, в которую мы влюбились 20 лет назад, ее уже нет, а вскоре не будет вовсе. И Европа в лице безответственных и ничтожных людей ничего с этим не пытается делать. На идиотку Меркель я смотреть не могу, особенно когда она делает селфи с мигрантами… Я-то пожил с мигрантами. Когда в 90-м году я приехал в Берлин, как угнетаемый в России еврей, меня по Красному кресту поселили жить с двумя марокканцами — это было очень по-европейски. Их надежды оправдались — я вернулся домой.

И самая большая тревога — то, что в школе мы воспринимали, как демагогию, фразу "Лишь бы не было войны", а в преддверии 2016 года она звучит актуально.

О русском коде. В связи с разговорами о разнице культурных кодов, мне вспоминается фраза: "А женщина ведь тоже человек!" Можно продолжить — швейцарец тоже человек… Только в немецкоязычном мире я сыграл не одну сотню своих спектаклей, во Франции — больше сотни, с переводом на французский… Я не рассказываю, как русские встречают Новый год, но темы детства, ожидания чего-то, взросления, разочарования, любви — они ясны всем. Различия находятся не в области кодов, а в области бытовых знаний, экзотики. А коды работают на всех — мы универсальные люди. Про китайцев не знаю, но в Европе уж точно. В этом смысле, я не знаю, чем человек из Томска меньше европеец, чем человек из Клайпеды. Разве что в Томске университет получше, а люди иностранные языки лучше знают, чем в Клайпеде, зато в ней погода получше.

О счастье. Отвечу словами Андрея Тарковского: умный человек христианской культуры может быть счастлив, лишь когда не думает о смерти — в процессе дружбы, любви и любимой работы. Я помню, как я был счастливым, но это было в детстве. Иногда я бываю счастлив и сейчас, но очень коротко — я понимаю, что так сильно, как в детстве, я уже никогда не буду счастлив, чтобы я ни делал. Поэтому позволяю себе не суетиться на эту тему. Тем более что тот же Тарковский сказал: счастье — слишком ничтожная цель, чтобы ее добиваться.