Расследование

- А ты знаешь, какой дом в Кишиневе самый красивый? – спрашивает меня дядюшка Думитраке Бежан, хитро прищурив один глаз.

- Раньше знал, когда студентом был. А теперь красивых домов много. И уродливых тоже. Черных угрюмых стекляшек.

- А какой же был раньше самый-самый?

- Здание примэрии. «Итальянское палаццо» - так нам тогда говорили.

- Верно. Так вот восстановлено оно после войны и моими руками. Я там трудился, бригадиром «зэков»…

Последний ветеран села Чутешть

- Что-то не похожи вы на «зэка», - говорю я дядюшке Думитраке. - Уж слишком мирная у вас физиономия.

- А я ничего и  не крал и никого не бил. История приключилась совсем другая. Но ты ведь пришел про войну меня расспрашивать. А то больше тебе в нашем селе об этом никто не расскажет. Я последний, кто там побывал. На 9 мая у обелиска в центре села буду стоять один и внимательно слушать стихи и песни школьников. Если, конечно, повезут туда на машине, а пешком я уже не смогу, хотя до памятника всего лишь пара сотен метров.

- Мош Думитру, я более сорока лет пишу о ветеранах войны, и все истории очень похожи. Мобилизация в сорок четвертом, учебка где-то на Украине, затем отправка на фронт в Польшу или Венгрию…

- Примерно то же было и со мной. Пешком из нашего села Чутешть прошли огромной колонной до села Четырень, что в Унгенском районе. Оттуда в Унгены, где пожили две недели в казармах, а потом три недели ездили на поезде, часто застревая на маленьких станциях, пока дошли до Богодухова.

 Вот-вот, с учебки в Богодухове у большинства молдаван и началось знакомство с войной и с русским языком.

- Язык нам дался очень легко. Да и учили мы в основном военную лексику. И вдобавок крепкие русские слова, весьма полезные, когда идешь в атаку или бьешься в рукопашную с противником. Очень скоро мы очутились на поле боя, в Польше. Первое в моей жизни наступление было и самым жестоким. Вначале бросилось в атаку столько народу, что кругом мелькали одни шинели, не было видно ни пяди снега, по которому мы шли. А потом шагали и по человеческим телам – своим и чужим. Пока дошли до леса. Из траншей мы заметили лес, но дойдя до его опушки увидели лишь обрубки деревьев. Осколки бомб все перерубили. А случилось это в канун любимого праздника – Святого Василия или Нового Года по старому. Как раз когда мы, пацаны, готовили дома кнуты и «бухаи», чтоб пойти колядовать. Скажу тебе прямо, ничего героического нет в том, чтобы идти на смерть. Но и страх очень быстро улетучивается. В конце радуешься, что жив и, если можешь, спешишь на помощь другим, которым труднее.

«Мой сержант стал меня уносить, а тут осколок отрубил ему одну руку…»

- Там, в Польше, вас и ранило?

- Это случилось уже не в поле, а на какой-то трехэтажной станции. Мы находились на первом этаже, а второй и третий заняли немцы. Ни нам подняться, ни им смыться. В перестрелке я и заработал пулю в ногу. Мой сержант стал меня уносить, а тут осколок отрубил ему одну руку. Уцелевшей рукой он потащил меня несколько сот метров, подальше от бойни, потом мы нашли сани и, помогая друг другу, добрались до санбата. Что такое санбат времен войны - ни в одном фильме ты не увидишь. Врачи ставят бандажи и плачут, каждый раненный кричит и ругается на своем языке. Нас загрузили на «полуторку» и я еще успел увидеть, как из-за лесочка в ту станцию забили «катюши». Немцы прыгали с верхних этажей в одних кальсонах, Видать, они там хорошо устроились, как на курорте. Ну, а потом была Москва…

Почтальон московского военкомата

- Так быстро вы туда добрались?

- Про ту дорогу лучше не рассказывать. В одном из московских госпиталей я перетерпел четыре операции, пока не стал на обе ноги. Комиссия признала негодным к строевой, и меня определили почтальоном, или связным в одном из военкоматов столицы. Я носил красную повязку, и меня не велено было трогать. Пока однажды не спрятал повязку в карман, чтобы остограммиться, и забыл ее вновь привязать. Меня тут же и сцапал патруль. На слово не поверили, но позвонили в военкомат. Прибежал мой шеф-подполковник, дал моим обидчикам по пощечине и отправил их на гауптвахту, а мне наказал больше не попадаться. Тогда я и понял, какая я важная персона.

Как Лихачев не отпустил Думитраке домой

Потом я служил в каком-то запасном полку, а оттуда нас отправили на завод Лихачева. Огромнейшее предприятие, только двор занимал сорок гектаров. Знаю точно, потому что через этот двор, из цеха в цех, носил всякие запчасти. Тогда автокаров и в помине не было, железяки таскали тачками. Жили на полном довольствии да еще и получали по 300 рублей в месяц на всякие мелкие расходы. Все было бы хорошо, если бы не тоска по дому и тревога о земле, которую некому было обработать. Отец умер за две недели до моего отъезда на фронт, дом остался без хозяина.

- А почему домой не пускали?

- Сил у меня было много, к тому же и числился я неженатым, бездетным, глядишь и создал бы семью и стал бы москвичом. Женихи были в большом дефиците. Но я все же набрался смелости и зашел к самому Лихачеву. Человек он был не гордый, прямой, меня понял, но наказал: побудешь дома две недели и обязательно вернешься, иначе арестуют и будет хуже. Перед отъездом я посидел немного с заведующим заводской столовой, человеком башковитым, распили мы бутылку водки, он и посоветовал: «Приедешь домой, женись и что-нибудь натвори. Будут судить, но обратно не вернешься». Так я и сделал.

Почему Думитраке Бежан имеет больше всех прав баллотироваться в примары столицы

- Женились по расчету?

- Приехал, увидел отчий дом в запустении, необработанную землю. Нашел я молодую вдовушку, быстренько оформил брак в сельсовете, но сказал молодой женушке, что это я затеял для порядка, чуть что – выгоню. А у тещи были связи в милиции, она живо организовала мне арест за мнимое нарушение законов, а через две недели меня, арестанта, привели в Ниспорены на суд. Судья, заслушав доводы прокурора, заявила: «Пойдешь работать четыре месяца на благо государства!» «Спасибо!» - воскликнул я. «Убирайся с глаз долой, негодяй!» - крикнула судья. Так и я стал сперва простым рабочим, а затем и бригадиром на восстановлении из руин кишиневской примэрии.

- Имеете право баллотироваться на пост примара Кишинева!

- А на кой черт мне это надо? Я в селе Чутешть родился, здесь и помру. Я ведь и москвичем мог стать! А вот когда я вернулся после четырехмесячной ссылки полный решимости прогнать невесту и жениться по любви, то поразился: был конец весны, мой домик сиял, хорошо побеленный, кругом клумбы с цветами, на огороде уже росла кукуруза. Молодая жена ждала приговора, а я сказал ей, что еще подумаю. И думал я 48 лет, пока моя Сусанна не ушла в мир иной, оставив мне сына и двух дочерей, от которых есть внуки и правнуки.

- Ну, и дежурный вопрос: чем занимались в мирное время?

- Полвека работал в колхозе, пока от него не остались рожки да ножки. Сперва «приумножал» общее богатство, работая в поле, потом то богатство сторожил. Сторожем и ушел на пенсию. А Москву так больше и не увидел. Но и сегодня, когда по нашей улице грохочет какой-нибудь еще служащий верой и правдой «ЗИЛ», я выскакиваю и так и хочется помахать ему вслед рукой. Как ушедшей моей юности…

Ион МАРДАРЬ