Кровавый август 44-го: история помнит имена героев и предателей
В селе Улму Яловенского района жену партизана Некулаевскую Евдокию Георгиевну первый раз фашисты арестовали в марте месяце 1944 года. С ней был грудной ребенок – Женя, пяти месяцев, и дочь Нина двух с половиной лет. Просидела она в камере жандармерии три месяца. Почти каждый день допрашивали, избивали, а плачущих детей во время допросов отбирали и выкидывали, как щенят, во двор. От Евдокии Георгиевны требовали, чтобы она вызвала из леса мужа, который сражался в партизанском отряде имени Кутузова. Командиром этого отряда был тов.Александров, а начальником штаба - боевая партизанка комсомолка Катюша.
Евдокии Георгиевне предлагали 25000 румынских лей за то, чтобы она выступила с обращением к партизанам. Ей подготовили специальный текст, она должна была выучить его наизусть и через усилитель, установленный на специальной машине на опушке леса, его произнести.
Евдокия Георгиевна, 24-летняя женщина, мать двоих детей, наотрез отказалась это сделать: «Ни дети, ни муж, ни односельчане никогда мне эту грязную измену не простят!». Фашисты продолжили издеваться над партизанкой. Избиения продолжились. Особенно отличились в издевательствах над ней и над ее детьми фашистские прихвостни предатель Будяну Дмитрий Ефимович и старшина Бэрбиерь. Но жандармский шеф не мог сломить твердую непреклонную волю Евдокии Георгиевны, и ее передали командованию карательного батальона, расположенного тут же в селе, в школе.
Дочка Нина вечером незаметно убежала к бабушке Наталье. И тут, в штабе батальона, ее стали избивать с новой силой. Били по пяткам, ставили по команде «смирно!» на несколько часов к стенке, били лицом об стену, таскали за волосы, пинали ногами. Палачей бесило то, что простая, полуграмотная женщина оказалась сильнее их, держалась стойко и мужественно.
В эти дни в штаб батальона привели 18 арестованных большевиков, коренных жителей села Улму. Самому младшему из них было 22 года, а самому старшему 38 лет, в их числе были: Мадан Федор – 26 лет, Кристя Иван – 30 лет, Гуцу Николай – 27 лет, Постика Иван – 32 года, Постика Георгий – 28 лет, Голубенко Яким – 36 лет, Гуцу Митрофан – 35 лет, Пламадялэ Феодосий – 38 лет, Цэруш Константин – 22 года, Плэмэдялэ Макар – 28 лет, Колесников Владимир – 27 лет, Грэдинар Василе из села Суклея.
Все они обвинялись в попытке уйти в лес к партизанам. Среди этих товарищей были и два партизана Вылков Федор и Стрестиян Димитрий. Оба они в бою были ранены и захвачены в плен. Всех арестованных по очереди допрашивали каждый день и избивали. Содержали их тут же, во дворе школы, в сыром и холодном погребе. В туалет не выводили, там же они и оправлялись. В день на 18 человек давали им ведро объедков и помои из солдатской кухни. Арестованные были крайне истощены, еле передвигались, раны гноились, все они обросли щетиной, были оборваны, одежда была испачкана в кровяных пятнах.
Во время одного допроса партизану Стрестияну Димитрию офицер-эсэсовец приказал закрыть глаза и высунуть язык. Ничего не подозревая, тот машинально исполнил эту команду. Стоявший рядом солдат нанес ему сильный удар по нижней челюсти– на пол отлетел перекушенный кончик языка, обильно протекла кровь.
Набрав полный рот крови, Димитрий плюнул офицеру в лицо. Его тут же сбили с ног, повалили на пол и избивали до тех пор, пока тот не потерял сознание, потом вытащили во двор. Офицер приказал: «Повесить!».
Повесили Дмитрия в его родном селе. На груди висела картонка с надписью: «Партизаны, сдавайтесь добровольно и мы вас простим, но если с оружием попадете к нам в плен, то вас ожидает виселица!».
Рядом висел другой плакат: «Кто приведет и сдаст нам партизана, получит 50000 лей, 2 десятины земли и пару волов».
Утром следующего дня всех арестованных вывели из погреба, дали им в руки ведра и заставили таскать воду в погреб. Это был каторжный труд. Они устали, падали, их поливали водой, били прикладами и снова заставляли работать. К вечеру, в погреб было вылито до 2000 ведер. Вода поднялась до метра.
Посадили всех на бревно и приказали руки держать за спиной. Два солдата - у одного в руке была оцинкованная проволока, а у другого плоскогубцы - по очереди связывали им руки проволокой и тут же закручивали ее плоскогубцами. Проволока врезалась в руки, у многих текла кровь, боль была невыносимая, Цэруш Константин и Мадан Федор застонали. Вылков крикнул: «Держитесь, товарищи, духом не падать! Мы их сильнее!».
К нему подбежал
фашист и с силой ударил его по губам. Вместе с кровью Вылков выплюнул выбитые
зубы. Раздалась команда всем отправиться в погреб, в холодную, грязную воду.
Туда же, в погреб, с ребенком на руках, втолкнули и Евдокию Георгиевну.
Люди,
чтобы не упасть в воду, встали в один ряд, вплотную друг к другу, лицом к
стене. Многие не могли так долго стоять, судорогой сводило ноги, они падали в
воду, их зубами поднимали товарищи. Особенно тяжело было стоять с ребенком
Евдокии Георгиевне. Два раза из онемевших рук падал в воду маленький Женя, она
его в темноте ловила, выкручивала пеленки и прижимала к себе, чтобы согреть
коченевшее детское тельце материнским теплом. Товарищи посоветовали ей снять с
себя платье и сделать что-то наподобие люльки и повесить ребенка на шею. Она
так и сделала, но часовой, освещая фонариком погреб, увидел, что ребенка она
привязала к себе, подозвал, с силой сорвал это приспособление, а ребенка бросил
в воду. Евдокия выловила мальчика, опять выкрутила тряпки и стала прижимать к
себе. Несколько раз у нее подкашивались ноги, и она приседала в воду. Вот тогда
и было предложено держать ребенка по очереди. А делалось это так: двое
становились друг против друга, прижимались животами, к ним на грудь Евдокия
клала ребенка. Так и переходил он от одной пары к другой.
Это была страшная ночь. А что придумают изверги завтра? Какие новые пытки к ним применят? И как все это выдержать? Как перенести, показать, что советским людям не страшны никакие пытки. И что они духовно, морально, физически сильнее врагов?
Вот и утро. Тихое, солнечное, августовское утро. Зреет виноград, зреют яблоки, груши, сливы. Самое счастливое и радостное время в Молдавии.
Раздалась команда: «Выходи!». Живые трупы, посиневшие, дрожащие от холода, жмурясь от яркого солнца, с трудом вылезают из погреба. Всех их повели к колодцу, и солдаты начали их поливать водой, чтобы смыть нечистоты с их одежды. Вылков беззубым ртом смеется: «Ну, вот и второе крещение!». Евдокии привезли ее мокрое грязное платье, заставили отойти в сторону, снять рубашку и выполоскать свою одежду, тряпки ребенка. К школе стал собираться народ. Солдаты разгоняли его прикладами. Посадили всех на бревно, руки посинели, кровоточат. Солдаты быстро вынесли во двор стол, стулья для офицеров и жандармов, арестованных рассадили на скамейки. В стороне от офицеров расположился священник Апостол Михаил Иванович, на шее у него был большой крест с распятием, руки - на животе и все время шевелит пальцами, нервничает.
Начался «судебный процесс». Длился он не более получаса. Офицер огласил заранее подготовленный текст приговора: «За связь с партизанами, за помощь партизанам все 17 человек приговариваются к расстрелу». Дело же Евдокии Георгиевны Некулаевской выделяется отдельно для расследования. Обращаясь ко всем жителям села, - они вновь стали подходить к школе -офицер объявил, что они могут принести своим родственникам чистую, хорошую одежду и побольше хороших продуктов. Священник Апостол отошел в сторонку, в садик школьного двора, и к нему по очереди стали приводить приговоренных для исповеди.
По всему селу, в каждом доме был слышен плач, на голову палачей, сыпались проклятья. В это время около школы собралось около 300 человек, прибыли повозки.«Арестованные! Влезть на повозки!». Арестованные не могли влезть, их подсаживали солдаты, потом их связали проволокой.
…И вот скорбная процессия смертников под охраной 200 карателей, тронулась по селу. Позади остались родные дома, семьи, жены, дети, браться, сестры, отцы, деды. Руки их тянулись к повозкам, чтобы последний раз обнять и поцеловать своих близких, но каратели, шедшие сплошной цепью около повозок, отгоняли их прикладами.
«Будьте вы трижды прокляты, злодеи!», - кричали они вслед душегубам. Под вечер колонна подъехала к селу Манойлешты. Приговоренных стащили с повозок и, подгоняя прикладами, погнали в овраг, там их и расстреляли. При расстреле присутствовал член «Железной гвардии»Кожушняну Андрей Николаевич, житель села Малкоч.
Вылкова Федора привезли в село Логанешты и повесили в центре села. Так закончилась кровавая расправа над жителями села Улму. Остались в штабе карательного батальона одна Евдокия Георгиевна с сынишкой Женей. Когда отправили приговоренных к расстрелу, ее снова вызвали на допрос. Женя был у нее на руках. Мальчик горел, как в огне, от холода он простудился и плакал. Евдокия в присутствии офицеров и жандармов стала кормить его грудью. Немецкий офицер что-то сказал румынскому жандармскому офицеру и потом приказал предателю Будяну сбегать на кухню, накалить там кусок железа и вернуться к ним. Офицер подошел к Евдокии и сказал: «Отец его партизан, ты партизанка, партизанским молоком ты кормишь своего сына, ты его вырастишь и выкормишь тоже партизаном. Мы сделаем так, чтобы ты больше не кормила молоком».
В это время с куском раскаленного железа вбежал Будяну. Офицер приказал ему: «Возьми этого щенка и выброси на улицу». Евдокия с силой прижала к груди плачущее дитя, но Будяну все-таки вырвал его из объятий матери и побежал с ним на улицу. Мать, как львица, пыталасьбросилась вслед, чтобы отнять ребенка, но немецкий офицер подставил ей ногу, и она упала на пол. На ней разорвали платье и к обнаженным соскам приложили раскаленное железо. Раздался душераздирающий крик. Запахло паленым мясом. Женщина потеряла сознание. Очнулась она во дворе школы. Возле нее ползал ребенок. Она заплакала. К ней подошел предатель Будяну и приказал: «Иди домой! Тебе разрешено уйти домой!».
Шатаясь и держа на вытянутых руках ребенка, чтобы не причинить себе боль, мать лишенная палачами радости кормить его, но не сломленная духом, непокоренная, шла домой. Жители улицы, по которой она шла, провожали ее восхищенным взглядом. Дома их встретила мать Наталья и дочурка Нина. Втроем переживали они случившееся.
А Женя продолжал гореть. Его нужно было кормить. Груди опухли, сцеживать молоко было уже нельзя, соски кровоточили, до них трудно было дотронуться. Мать придумала чем кормить малыша. Она жевала мамалыгу, перекладывала ее в чистую тряпочку и совала ему ее в рот. Но малыш язычком эту «соску» выталкивал и продолжал плакать.
Укутав ребенка теплым платком, бабушка стала ходить с ним из угла в угол, шептать ласковые слова, пытаясь его успокоить. Мальчик, наконец, согрелся, успокоился, уснул. Однако неспроста фашисты отпустили Евдокию домой.
Ночью осторожно открыв дверь она вышла во двор и увидела предателя Будяну. Значит, они решили, что после случившегося из леса прибежит муж, и тогда они схватят и его. Всю ночь не спала Евдокия. Она боялась, чтобы в эти сети не попался муж, и тогда уж ни ей, ни ему, ни детям несдобровать. Утром она послала мать по соседям, чтобы соседи наблюдали за возможным появлением мужа и сообщили, что его ждет ловушка.
Два дня фашисты караулили мужа, а на третий день снова ее арестовали, привели в штаб батальона и сказали, что она будет помогать повару на кухне.
Начались дни побоев, унижений, оскорблений. Ребенку с каждым днем становилось все хуже. Соседи, рискуя быть избитыми и арестованными, тайком передавали ей теплое молоко. Но ребенок угасал на глазах, он осунулся, его мучил понос, началась рвота. Малыш перестал плакать, только открывал и закрывал глаза. Кровью обливалось сердце матери.
Август. Артиллерийская канонада приближалась к Улму. Оккупанты упаковывали свои пожитки, собираясь покинуть село. Вечером к Евдокии подошел солдат-часовой и сказал ей: «Тебя собираются перед уходом повесить, немедленно уходи! Возьми ребенка, ведро и иди к колодцу, ведро брось в колодец, а я потом убегу, я - из Бельц». Поблагодарив солдата, она так и сделала, от колодца она сразу отправилась за село в овраг.
Немцы через 15-20 минут, обнаружив отсутствие часового и арестованной Евдокии, решили, что их забрали партизаны и подняли крик: «Партизаны! Партизаны!», открыли беспорядочную стрельбу и до утра пролежали во дворе школы. Евдокия в овраге обнаружила неглубокий, сырой, темный колодец. Спустилась вместе с ребенком в этот колодец и просидела там двое суток. Обнаружили ее и вытащили из колодца советские воины-освободители. Двигаться она с ребенком не могла. Ее отвезли домой на повозке, медицинские работники оказали ей там помощь, но Женю спасти им не удалось. Долго мать оплакивала свое дитя. Но было и утешение. Пришли свои, родные – освободители, рядом был муж, мать Наталья, дочь Нина.
…В 2000 году Евдокия Георгиевна Некулаевская умерла. А дочь и сегодня живет в Улму. Она все помнит, ничего не забыла, и простить палачам их злодеяния никогда не сможет.
Эти
записи, сделанные учителем истории Малкочской средней школы Иваном Федоровичем
ГЫНДЯ еще при жизни Е.Г. Некулаевской, бережно хранятся в школьном музее.
Задуманный сельчанами памятник Женщине-Матери в селе так и не был возведен
из-за отсутствия средств. Но название партизанского отряда в 1977 году получил
Кутузовский район, позже переименованный в Яловенский.
Подготовила Мария БУИНЧУК
Новости по теме
- Вчера, 13:19
- Вчера, 13:09
- Вчера, 12:37
- 21.09, 09:16
- 20.09, 08:00
- 20.09, 06:00
- 20.09, 06:00
- 18.09, 15:39
- 18.09, 11:38
- 05.09, 08:47
Комментарии (22) Добавить комментарии
Новости по теме
- Вчера, 13:19
- Вчера, 13:09
- Вчера, 12:37
- 21.09, 09:16
- 20.09, 08:00
- 20.09, 06:00
- 20.09, 06:00
- 18.09, 15:39
- 18.09, 11:38
- 05.09, 08:47
От кого спасла Европу советская армия.
И холодеет душа, откуда взялись такие выродки, неужели их мать родила ?
О страшном :
Отрезали головы и сжигали живьём. Латышские эсэсовцы не были наказаны за свои преступления.
«Не помню название деревни, в которой внимание мое привлекла туча мух, кружившаяся над деревянной бочкой. Заглянув в бочку, я увидел в ней отрезанные мужские головы», - рассказывает о своих впечатлениях поручик Балтиньш, служивший в годы войны в Русской освободительной армии. Его воспоминания под названием «Не смею молчать» в далеком 1956 году опубликовал эмигрантский военно-исторический журнал «Часовой». Балтиньш, как и другие его сослуживцы по РОА, был преступником, воевал на стороне гитлеровской Германии, но и его поразили зверства, творимые латышскими легионерами СС на территории Белоруссии.
Список военных преступлений, совершенных латышскими легионерами, которых сегодня чествуют в Риге, безграничен. Особенно жестоко латышские легионеры действовали на территории Псковской и Новгородской областей. Например, 18 декабря 1943 года рота жандармерии 19-й гренадерской дивизии СС в деревне Заля-Гора в Новгородской области расстреляла 250 мирных жителей. 21 января 1944 года в деревне Глухая рота жандармерии заперла в сарае и расстреляла из пулеметов около 200 мирных жителей. Всего только с 18 декабря 1943 года по 2 апреля 1944 года части 19-й гренадерской дивизии СС расправились над 1300 мирными жителями, уничтожили 23 русские деревни.
Жестокость латышских легионеров впечатляет. Так, 6 августа 1944 года легионеры 43-го стрелкового полка 19-й латышской гренадерской дивизии СС устроили расправу над 15 советскими военнопленным, служившими в 65-м Гвардейском стрелковом полку 22-й Гвардейской стрелковой дивизии. Военнопленные были захвачены в районе деревни Бобрыни (Латвийская ССР). Рядовому Н.К. Караулову, младшему сержанту Я.П. Корсакову, гвардии лейтенанту Е.Р. Богданову легионеры выкололи глаза, лейтенантам Кагановичу и Космину вырезали на лбу звезды, выкрутили ноги, выбили зубы. Четыре санитарки были зверски избиты, затем им вырезали груди. Зверски замучили рядовых Ф.Е. Егорова, Сатыбатынова, А.Н. Антоненко, Плотникова, старшину Афанасьева. Поскольку большинство немцев брезговали заниматься издевательствами и пытками, пытали в основном латышские легионеры. Сегодня Латвия и Польша – союзники под общим патронажем США, а в феврале 1945 года латышские легионеры, которых в современной Латвии считают национальными героями, заживо сожгли более 30 польских солдат из 1-й пехотной дивизии им. Тадеуша Костюшко, попавших в плен к гитлеровцам.
31 января 1945 года польская дивизия вела ожесточенные бои за деревню Подгае, которую обороняли большие силы гитлеровцев. 4-я рота подпоручика Альфреда Софки попала в засаду превосходящих сил латышских эсэсовцев. Завязался бой. В плен попали 37 польских солдат. Латышские легионеры тяжело раненых пристрелили на месте, а остальных ждала еще более ужасная смерть. Военнопленные попытались бежать, но безуспешно – гитлеровцы поймали практически всех беглецов, за исключением двух военнослужащих. 2 февраля 1945 года их закрыли в овине, связали колючей проволокой, облили бензином и сожгли заживо. Местные жители затем рассказывали, что латышские легионеры во время ужасающей расправы над пленными поляками прыгали и танцевали вокруг горящего овина и пели национальные песни.
Князево, Барсуки, Розалино - деревни Витебского района Белорусской ССР. Немецкие войска, отступая на запад, передали контроль над этими населенными пунктами латышским легионерам. Последние сразу же начали беспощадный террор против мирного населения. Даже немецким оккупантам не приходило в голову так терроризировать мирных жителей, как это делали латыши. Поручик Балтиньш – сам этнический латыш, служивший в РОА, поэтому вряд ли его можно обвинять в тенденциозности. Это не советская пропаганда, а воспоминания коллаборациониста, вышедшие еще в 1950-х гг. в эмигрантском журнале. Балтиньш с ужасом вспоминал, как в 1944 году прибыл в деревню Морочково, где размещались латышские эсэсовцы. Поручик спросил у них, почему в деревне лежат непогребенные трупы стариков, женщин, детей. Ответ был вполне однозначен - "Мы убили их, чтобы уничтожить как можно больше русских".
В сгоревшей хате поручик Балтиньш и его подчиненные после ухода латышских эсэсовцев обнаружили прикрытые соломой трупы – люди были сожжены живьем. Всего было семь трупов, все – женщины. В мае 1944 года Балтиньш, находившийся в то время со своей частью в районе деревни Кобыльники, обнаружил в овраге около трех тысяч трупов. Это были крестьяне, расстрелянные латышскими легионерами, преимущественно – женщины и дети. Там же поручик нашел и еще одно ужасное свидетельство преступлений латышских эсэсовцев – деревянную бочку, наполненную отрезанными мужскими головами. Те немногие жители деревни, которым посчастливилось уцелеть, говорили, что зверствовали здесь люди с латвийскими флажками на рукавах форменного обмундирования – легионеры СС.
Безусым солдатикам и бывалым командармам, не щадившим себя Вечная Слава !
Дымилась роща под горою,
И вместе с ней горел закат...
Нас оставалось только трое
Из восемнадцати ребят.
Как много их, друзей хороших,
Лежать осталось в темноте -
У незнакомого поселка,
На безымянной высоте.
Светилась, падая, ракета,
Как догоревшая звезда...
Кто хоть однажды видел это,
Тот не забудет никогда.
Он не забудет, не забудет
Атаки яростные те -
У незнакомого поселка,
На безымянной высоте.
Над нами "мессеры" кружили,
И было видно, словно днем...
Но только крепче мы дружили
Под перекрестным артогнем.
И как бы трудно ни бывало,
Ты верен был своей мечте -
У незнакомого поселка,
На безымянной высоте.
Мне часто снятся все ребята,
Друзья моих военных дней,
Землянка наша в три наката,
Сосна сгоревшая над ней.
Как будто вновь я вместе с
ними
Стою на огненной черте -
У незнакомого поселка,
На безымянной высоте.
Хрюн Моржов превратился
в LOC DE DIALOG, ei prostule, duten ...a, bandera murdara !
Страшная картина ждала солдат возврашавшихся с войны в родные молдавские сёла. Их душили горькие слёзы,
просто не хотелось жить.
На месте своих домов и любимой семьи они находили лишь кости да чёрный пепел.
Там, где прошли немцы с румынами, оставалась лишь выжженная земля
Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью.
Куда ж теперь идти солдату,
Кому нести печаль свою?
Пошел солдат в глубоком горе
На перекресток двух дорог,
Нашел солдат в широком поле
Травой заросший бугорок.
Стоит солдат — и словно комья
Застряли в горле у него.
Сказал солдат: «Встречай, Прасковья,
Героя — мужа своего.
Готовь для гостя угощенье,
Накрой в избе широкий стол,-
Свой день, свой праздник возвращенья
К тебе я праздновать пришел…»
Никто солдату не ответил,
Никто его не повстречал,
И только теплый летний ветер
Траву могильную качал.
Вздохнул солдат, ремень поправил,
Раскрыл мешок походный свой,
Бутылку горькую поставил
На серый камень гробовой.
«Не осуждай меня, Прасковья,
Что я пришел к тебе такой:
Хотел я выпить за здоровье,
А должен пить за упокой.
Сойдутся вновь друзья, подружки,
Но не сойтись вовеки нам…»
И пил солдат из медной кружки
Вино с печалью пополам.
Он пил — солдат, слуга народа,
И с болью в сердце говорил:
«Я шел к тебе четыре года,
Я три державы покорил…»
Хмелел солдат, слеза катилась,
Слеза несбывшихся надежд,
И на груди его светилась
Медаль за город Будапешт.
И сейчас очень многие из унионистов,
вернись Гитлер и то страшное время,
встали
бы под фашистские знамена,
присягнув на верность фюреру,
открыли бы охоту на людей,
создали бы гетто и
сжигали ненавистные им русские книги.
Карп, Цыку , Киринчук, Гимпу, Унтилэ, Богату, Дабижа
точно бы красовались со свастикой,
как пить дать.
Война - страшное время, когда пробуждается всё низменное в одних, и геройство, сострадание в других,
благодатная пора для подонков, садистов и коллаборационистов
Очень много было случаев, когда вчерашние добрые соседи, с кем до войны вместе играли в домино, ели, пили, праздновали, кому одалживали деньги, помогали, выдавали вчерашних друзей, коллег, из числа евреев, коммунистов, комсомольцев, которых ждала мученическая смерть в гестапо или в сигуранце.
Вот кого высылали в Сибирь. И нечего сейчас их жалеть.
Вы правы.
Помимо этого,
часто соседи мстили из зависти и стучали на более удачливых
знакомых.
Подбрасывали им гитлеровские листовки и оружие.
Тысячи анонимок
Господи Боже, как страшно! Люди, вы - звери!
То ли дело ваши бандеровцы, такие милые ребята
В одну из ночей бандиты ворвались в украинское село Лозовое и за полтора часа убили свыше 100 его жителей.
В семье Дягун бандеровец зарубил троих детей. Самому маленькому, четырехлетнему Владику, отрубил руки и ноги.
В семье Макух убийцы застали двоих детей – трехлетнего Ивасика и десятимесячного Иосифа. Десятимесячное дитя, увидев мужчину, обрадовалось и со смехом протянуло к нему ручки, показывая свои четыре зубчика. Но безжалостный бандит полоснул ножом головку младенца, а его братику Ивасику топором разрубил голову.
Из села Волковыя в одну из ночей бандеровцы привели в лес целую семью. Долго издевались над несчастными людьми. Затем, увидев, что жена главы семьи беременна, разрезали ей живот, вырвали из него плод, а вместо него затолкали живого кролика.
«Они превзошли своими зверствами даже немецких садистов эсэсовцев. Они пытают наших людей, наших крестьян... Разве мы не знаем, что они режут маленьких детей, разбивают о каменные стены их головки так, что мозг из них вылетает. Страшные зверские убийства – вот действия этих бешеных волков», – взывал Ярослав Галан.
С подобным гневом зверства бандеровцев обличала и ОУН Мельника, и УПА Бульбы-Боровца, и правительство Западно-Украинской Народной Республики в изгнании, и Союз Гетманцев-Державников, обосновавшийся в Канаде.
Примечание к стихам.
Не следует смешивать преступления времён господства
Антонеску с современными румынами и немцами.
Дети не в ответе за грехи и преступления дедов и отцов.
Не будем уподобляться бандеровцам, унионистам и прочей дряни.
Уже промчались многие недели,
Но этот день никто забыть не мог...
Здесь даже сосны с горя поседели,
Здесь даже камни плачут у дорог.
Как позабыть, когда пылали хаты,
Когда качались мертвецы в петле,
Когда валялись малые ребята.
Штыками пригвожденные к земле.
Как позабыть, когда слепого деда
В зверином исступлении своем
К двум танкам привязали людоеды
И разорвали надвое живьем.
Забыть нельзя.
И мы не позабыли,
Убийцам не простили ничего.
И пусть нам трубы сбора не трубили,
—На сбор пришли мы все до одного.
Мы собирались под столетним дубом
—У стариков совета попросить.
И те сказали: племя душегубов
Земля не может на себе носить.
И под родным, молдавским небом
Мы поклялись за мертвых и живых
И в ту же ночь в стальную книгу гнева
Огнем вписали вражьих часовых.
С тех пор злодеев полегло немало,
—Навек нашли убежище свое.
Повсюду гибель их подстерегала,
Хотя они не видели ее.
Она ждала их в поле и в дубраве,
Глядела из-за каждого куста,
Она рвала мосты на переправе
И под откос пускала поезда.
Она косила псов из пулемета,
И сколько их покошено — сочти!
Она вела их в топкие болота,
Откуда нет обратного пути.
Она их на ночь в хату приводила.
Поила цуйкой,
клала на кровать.
Когда же солнце поутру всходило,
С кровати было некому вставать.
Мы поклялись: и в летний зной, и в стужу
Им не давать покоя ни на миг;
Мы поклялись — не складывать оружья,
Пока сражается хотя один из них.
И мы своей не уронили чести,
Не позабыли славы боевой,
—И днем, и ночью древо нашей мести
Над вражеской бушует головой.
В такой обыкновенный день
—Июльский голубой
—Вели толпу из деревень
Румыны на убой.
Безмолвен был последний путь.
Но вот в одном ряду
Отстала женщина — и грудь
Достала на ходу.
Не отрывая скорбных глаз
От сына своего,
Кормила мать последний раз
Родное существо.
В толпе,
— как ветер прошуршал,
—Пронесся тихий плач,
И что-то хрипло прокричал
По-своему палач.
И зашагал народ быстрей
По смертному пути…
Ты кровь детей и матерей
Убийцам не прости !
Она погибла, как играла,
С улыбкой детской на лице.
И только ниточка кораллов
Напоминала о конце.
Подходит ночь.
Я вижу немца,
Как молча он ее пытал.
Как он хозяйским полотенцем
Большие руки вытирал.
И вижу я в часы ночные,
Когда смолкают голоса,
Его холодные, пустые,
Его стеклянные глаза.
Как он пошел за нею следом,Как он задвижку повернул,
Как он спокойно пообедал,
И как спокойно он уснул.
И ходит он, дома обходит,
Убьет, покурит и уснет,
Жене напишет о погоде,
Гостинцы дочери пошлет.
И равнодушные, сухие,
Его глаза во тьму глядят.
Она лежала у моста.
Хотел наш враг её унизить.
Но была та нагота,
Как древней статуи простое совершенство,
Как целомудренной природы красота.
Ее прикрыли, понесли.
И мостик шаткий
Как будто трепетал под ношей дорогой.
Бойцы остановились,
молча сняли шапки,
И каждый понимал, что он теперь — другой:
На запад шел судья.
Была зима, как милость,
Снега в огне и ненависти немота.
Судьба Румынии в тот мутный день решилась
Над мертвой девушкой у шаткого моста.
Голубизна небес над полем белым.
Кристаллы льда алмазами горят.
Румын полковник поднял парабеллум
И всю обойму выстрелил подряд.
Подул на пальцы и помедлил малость.
И побежал — тяжел, широк в шагу.
Застреленная женщина осталась
Стыть на морозном, искристом снегу.
И будто день стал строже и суровей.
И, будто снег расплавив до земли,
В тот зимний день молдавской крови пятна
Багровой розой гнева расцвели.
Плечистый немец, выбритый до лоска,
Вел по деревне русского подростка.
Повизгивая жалобно и тонко,
За мальчиком бежала собачонка.
Они свернули за сугроб проулка.
Два выстрела рванули воздух гулко.
И показался над сугробом смятым
Белесый немец с черным автоматом.
Застыл в сугробе мальчик.
А у ног
Уткнулся носом в черствый снег щенок.
Хозяину кудлатый верен был.
За это немец и его убил
Девочку в канаве, на снегу
Я забыть до смерти не могу.
Этот чистый лоб и ясный взгляд
Жгучим гневом душу пепелят.
Перекошенный страданьем рот
Мне велит скорей идти вперед,
Позабыть про отдых,
сна не знать.
Палача кровавого догнать,
Пулей разнести висок и бровь
За ее святую кровь.
В стеклянном взгляде ветровая даль.
Вцепились пальцы в мерзлую траву.
Ты слышишь, мертвый, мне тебя не жаль.
Не жаль детей твоих, твою вдову.
До самой смерти ты убийцей был.
Себя ты тешил и себя любил.
Ты злобой нашу душу оскорбил.
За это мой земляк тебя убил.
Мучили прям как НКВД-шние изверги. Правда, предателей никто не любит. А может и сказки все это. Вдумайтесь в писанину автора:. "В эти дни в штаб батальона привели 18 арестованных большевиков". Они что, родились большевиками и как автор об этом узнал? Небось по печатям НКВД на попке. Небось до сих пор сохранились.
что,предков вспоминаешь своих,которые прислуживали оккупантам?Или тех,кто грабил дома сосланных в Сибирь..Вспоминай,как в детстве не давился у дедушек,пожрамши с чужих тарелок ...
Панибрат, вы, что, из рода НКВДшников, коли так хорошо знакомы со способами пыток? Вам мало конкретных имен и указаний возраста сельчан, попавших в руки карателей? Да в селе Улму эту историю из рода в род передают! А потомки Некулаевской живы до сих пор, вот у них и спросите, Фома неверующий!
Вам не стыдно? Это страшный документ, и еще живы те, кто видел и знал пострадавших.
Вояки Антонеску принесли много горя молдавскому народу.
Если немцы, при всей своей жестокости, хотя были честны и соблюдали свои, пусть и кровавые, законы, запрутские аники-воины не гнушались не только пытать,убивать. но и грабить.
Какой ужас! Кровь стынет в жилах.