История

Мирон Гойхман, уроженец Оргеева, в Великую Отечественную - сержант-сапер, не призванный на фронт, но все же воевавший, за мужество награжденный боевой медалью, наверное, бы не выжил, кабы не его неистребимый оптимизм:«Ведь грустным солдатам нет смысла в живых оставаться».

Богом ему был отмерен немалый отрезок жизни – 98 лет - для того, чтобы в своих воспоминаниях рассказать нам, его потомкам, то, о чем не прочтешь в учебниках истории.

Война глазами бежавшего из Румынии домой бессарабца

Когда Красная Армия в июне 1940 года вошла на территорию Бессарабии, мне было 23 года, и я практически не знал русский язык, так как среднее и высшее образование получил в королевской Румынии. По правде сказать, я еще плохо ориентировался в событиях, которые происходили в СССР, чьими гражданами мы неожиданно стали в течение одной ночи. Через год началась война.

Осведомители ракетницами указывали ночью цели для бомбардировок

В первые дни войны я находился в Кишиневе. Атмосфера в городе была очень тревожная. По радио непрерывно напоминали о светомаскировке. 22 июня немецкие самолеты, которые возвращались после бомбардировки Севастополя, сбросили бомбу на радиостанцию, которая находилась между улицами Кузнечной и Садовой, где сейчас здание кишиневского университета. Ночью снова бомбили город. Бомбы упали на электростанцию и находящиеся рядом жилые дома. В городе было много осведомителей, которые ракетницами указывали ночью цели для бомбардировок.

Через несколько дней я вернулся к родителям в Оргеев. Нас, бессарабцев, только один год проживших при советской власти, в армию не призывали. Но однажды все же пригласили в военкомат. Туда пришло около ста человек, только евреи. Из молдаван никто не пришел. Им ничего не угрожало.

Мобилизация по неразберихе

На другой день под командованием старшины, без обеспечения питания и обмундирования, мы начали двигаться на восток. Куда - никто не знал, даже наш старшина. Дошли до райцентра Криуляны, и ночью через мост бегом перешли на ту сторону Днестра. Все делалось очень быстро, чтобы как можно больше людей смогло перебраться через реку. Питались как могли. Ночевали в колхозных клубах, где наш старшина добивался, чтобы нам давали хлеб и кое-какие другие продукты.

Так мы дошли до Александровки, райцентра в Одесской области. Здесь наш старшина неожиданным образом исчез, и мы разошлись кто куда. На базарной площади - огромное количество эвакуированных на повозках, телегах. И тут вдруг я встречаю своих родителей и сестру на двуконной повозке. Я присоединился к ним. Остальные из моей команды в товарных вагонах продолжили путь на восток и вскоре оказались в глубоком тылу. Это я узнал уже после войны.

Мы с родителями тоже двинулись на восток, но на переправе через реку Южный Буг стоял заградительный отряд, и меня забрали. На доводы отца, что бессарабцевв армию не призывали, был ответ: ничего не знаем.

Попрощался я с родителями и с этого момента потерял с ними связь. А они закончили свой путь в эвакуации в Киргизии, о чем я узнал уже после войны.

Без вести пропавший

На один из своих бесчисленных запросов отец и мать получили ответ, что я пропал без вести на фронте в декабре 1941-го. Они горько оплакивали потерю любимого сына, а я в это время в качестве рядового сапера прошагал через весь юг Украины, Северный Кавказ, а потом назад до Сталинграда. Позже была Белоруссия, Польша, Восточная Пруссия и последняя точка - Кенигсберг (Калининград).

Если я остался жив и почти невредим, не считая 15 дней пребывания в военном госпитале в Ростове с обмороженными пальцами ног, то это не только потому, что сапер может ошибиться только лишь раз, а больше всего благодаря Богу, который в самых, казалось бы, безвыходных ситуациях посылал мне спасательный круг.

Сначала я попал в саперный батальон, который формировался где-то в Одесской области. В этой части я оказался единственным уроженцем Бессарабии. Красная Армия в те дни не могла удержать натиск немецких войск и отступала на восток. В один из дней отступления мы сделали привал на ночлег на окраине деревни, которая находилась на берегу Днепра. Я тогда не знал, что мы уже в окружении.

Севернее немцы уже вышли к Днепру, а южнее мост в Берислав был разбит. Короче говоря, мы были прижаты к Днепру. До появления немцев оставались может, дни, а может, часы. Утром, когда я проснулся, вокруг никого не было, ни командиров, ни батальонного обоза. Я один между небом и землей. Сзади немцы, спереди – широкий в том месте Днепр. Видимо, командир батальона, оценив положение, чтобы избежать плена предложил всем ночью раствориться среди гражданского населения, а мне об этом сказать забыли. После длительных пеших переходов я спал как убитый, а когда проснулся, никого из наших уже не было.

Спускаюсь через лесок к берегу Днепра, а там мужчина верхом на лошади собирается переплыть реку. Он предложил мне вторую лошадь для переправы. Я быстро снял обувь и с вещмешком на спине забрался на нее. Моя лошадка фыркала, находясь по уши в воде. Казалось, она вот-вот уйдет под воду. А мужчина кричит: «Держись крепко за нее руками и ногами!». Течение уносило нас в сторону, но в конце концов мы достигли другого берега Днепра. Это был районный центр Большой Лепатых, кажется, Днепропетровской области, севернее Каховки. Сейчас там Каховское водохранилище и Каховская ГРЭС. На другом берегу я отыскал военкомат, попал в маршевую роту и через несколько дней оказался уже в другом, 525-м отдельном саперном батальоне.

По изменнику Родины – огонь!

Наш батальон имел обоз из конных упряжек для перевозки продуктов питания. И вот один возчик, который, видимо, был родом из тех мест, во время нашего отступления преднамеренно отстал и свернул в сторону, т.е. дезертировал вместе с повозкой. Его поймали.

Утром весь батальон был построен позади каменной стены одного длинного сарая. Вывели этого дезертира к каменной стене. Комиссар зачитал приговор военного совета. Командир взвода скомандовал моему отделению: «Направо, шагом марш!». Мы подошли поближе к приговоренному. Последовала команда: «По изменнику родины – огонь!» и пули из 11-ти стволов винтовок сразили дезертира.

Так как я стоял крайним в строю отделения, ко мне подошел уполномоченный СМЕРШа, молоденький лейтенант, взял из моих рук винтовку, чтобы лично привести приговор в силу и, таким образом, избавил меня от исполнения приказа.

«Мы – в ботинках, валенки держат для фронта»

Зимой 1941-1942 года мы оказались на берегу Таганрогского залива со стороны Ростова, где копали системы траншей и строили огневые точки. Потом снова ночное отступление через Ростов. Отчетливо помню непрерывный поток движущихся танков, артиллерии, пехоты. В небе светят прожектора, висит аэростат, и никакой стрельбы. Как я разобрался уже после войны – это мы оставляли Ростов без боя. После Ростова двигаемся через Батайск на юг. Потом наша часть стояла в казацких станицах Ставропольского края. К лету 1942 мы уже отступили до Грозного, потом до Гудермеса, Хасавюрта. Последняя остановка – город Буйнакск, это уже Дагестан, подножие Кавказских гор.

Идет подготовка к переходу в Грузию, через горы и ущелья. Все было готово. За каждой ротой закреплены проводники из местных жителей. Утром – построение перед отходом. И вдруг все отменяется. А произошло это потому, что после окружения под Сталинградом, немцы начали быстро отступать с Северного Кавказа, чтобы не попасть в новый мешок. И вот мы уже двигаемся на север, по тем же местам, где недавно отступали.  

Хорошо помню, как мы проходили через освобожденный Сталинград. В памяти остались груды кирпичей разрушенных зданий. Вскоре - погрузка на вагоны и поездом до узловой станции Кинель, близ Куйбышева. Так как наши ряды сильно поредели – нам было передано пополнение из Сибири, и готовили нас здесь на Северный фронт. Постоянные марши по 25 км на лыжах по пересеченной местности, последние 5 км - в противогазах. И это все при 35 градусах мороза (зима 1943-го). Мы - в ботинках, валенки есть, но их держат для фронта. И вот пришло время ехать на северный фронт. На одной из станций по пути следования – команда сдать валенки и лыжи. В связи с изменением положения на фронтах нас направили в Белоруссию.

Форсировали Днепр дважды

Мы именуемся уже 929-м отдельным корпусным  саперным батальоном 70-го стрелкового корпуса (командующий генерал-лейтенант Терентьев) 49-й армии 3-го Белорусского фронта. После прибытия на станцию назначения двигаемся с боями по территории Белоруссии. Не доходя 20 км до Днепра (тот же Днепр, но уже в Белоруссии) - остановка. Объявляют, что есть приказ командующего фронтом форсировать Днепр с ходу на любых плавсредствах. Получается, что форсировал я Днепр дважды. В первый раз - когда отступал на восток, второй - уже в обратном направлении, на запад.

После этого участвуем в боях за освобождение Могилева. Наконец, ликвидирован последний очаг сопротивления. Вокзал, взято в плен несколько сотен немцев. Не обошлось и без курьезов. В городе был захвачен огромный фронтовой продовольственный склад немецкой армии. Все в виде консервных банок. По наклейкам было видно, что они изготовлены в странах, оккупированных немцами. Командование хотело взять склад под охрану и выставило у ворот несколько танков. Но ничего не получилось. В своих стрелять же не будешь!

Не все солдату мед

Преследование немцев застопорилось, пока солдаты не заполнили вещмешки, автомашины, повозки. Каждому хватило потом консервов на пару недель.
К этому присоединились и местные жители, которые после стрельбы вышли из укрытий. Вспоминается еще такая деталь. Среди этих консервов была большая жестяная банка, весом, наверное, килограммов 10. Один солдат сразу открыл ее, там оказался мед. Все сразу кинулись открывать большие банки. Только оказалось, что точно такие же банки были с соленой капустой - кому как повезло!

Наш корпус с боями наступал на запад южнее Минска. Запомнилось название населенного пункта: Вылковийск. Вскоре мы подошли к реке Неман, южнее Гродно. Река там не глубокая, но широкая. На берегу реки – сколько видишь глазами – огромное количество танков, орудий, войск. Видимо, здесь находились части целой армии. Немцы отступили, надо было их преследовать. Суетятся генералы. Принимается решение: разобрать дома, сараи, постройки сооружающейся рядом деревни и строить деревянный мост.

В работе участвуют несколько саперных батальонов. Через каждые 20 метров стоит командир и кричит: «Бегом, бегом, быстрее!». Группа взятых в плен немцев забивают сваи деревянными «бабами». Другие уже укладывают балки, прогоны, настилы и т.д. Мост растет как на дрожжах. К вечеру пехота и артиллерия уже переправлялись через Неман.

Потом участвуем во взятии крепости Осовец (Польша). Нашему батальону, который особенно отличился в этой операции, присвоено звание «Осовецкий». Я тогда был награжден медалью «За отвагу». В Польше мы, насколько я помню, долго стояли в обороне.

Сапер с ангелом-хранителем за плечами

Вспоминая события тех лет, я не упомянул, сколько раз попадал под артиллерийские обстрелы и бомбовые удары и оставался цел. Как-то на Украине я стоял на посту во дворе дома, где располагался штаб нашего батальона. Рядом была выкопана узкая неглубокая траншейка. Вдруг начался налет немецкой авиации. С винтовкой я еле поместился в укрытии. Еще сейчас, по истечении стольких лет, слышу визг летящей как будто прямо на меня бомбы и потом страшный металлический треск разрыва.

Когда налет окончился и я вылез из траншеи, то не поверил своим глазам. От моей траншеи до края воронки разорвавшейся бомбы не было и метра. А сколько еще таких случаев было, когда смерть проносилась в нескольких сантиметрах от меня!

Я почти не упомянул о повседневной нашей работе по обезвреживанию мин противника, минированию переднего края обороны, ночью, на ничейной земле, где до траншей противника другой раз было менее полукилометра, и кругом свистят пули и надо устанавливать противотанковые мины. Я ничего не написал о тех многочисленных эпизодах, где только благодаря богу оставался жив и невредим и избежал судьбы моих боевых товарищей - саперов, которые погибли на войне.

Не могу не упомянуть здесь помкомвзвода, бесстрашного сибирского парня по фамилии Золотарев, который погиб в Польше. Нас было 9 человек во главе с Золотаревым. Наше задание было – выйти на место, где на опушке леса лежали на земле примерно 30 немецких противотанковых неизвлекаемых мин. Это мины, которые взрываются при нажатии, а также при подъеме, и уничтожить их можно было только методом подрыва.

К несчастью, Золотарев зацепил веревку до того, как успел уйти в укрытие. Прогремел страшный взрыв. Сверху сыпались ветки толстых деревьев, за которыми мы укрывались. Это было уже под вечер. Начали кричать и звать, ответа не было. Из нашей группы только я и Абдуллаев остались целы и невредимы. Остальные были ранены.

Недалеко от этого места в лесу жили какие-то поляки, которые прятались от линии фронта в лесу. У них была подвода и пара лошадей. Мы с Абдуллаевым попросили их довезти на подводе раненых до полевого госпиталя, который находился недалеко. Поляки отказались, но под дулом автомата вынуждены были пойти. Мы посадили более серьезно раненых на телегу и так дошли до военно-полевого госпиталя. На себя погрузили их автоматы и добрались пешком до расположения нашей части уже поздно ночью.

На второй день мы с командиром батальона и роты поехали на место происшествия. От Золотарева нашли только часть тела. А на одной из веток дерева висел кусок гимнастерки с карманом, где находился его комсомольский билет.

Похоронили его во дворе дома, где был расположен штаб батальона. Так погиб этот бесстрашный, еще совсем молодой сибиряк. Вспоминаю, как однажды ночью мы шли на задание минировать передний край обороны. Он всегда выходил первым из траншеи, и там, где свистели пули и ракеты освещали все вокруг, он ходил как по Питерской, давал руку, помогал выйти из траншеи остальным. До сих пор храню память об этом бесстрашном сибирской породы парне.

В сионистских организациях состоял?

Однажды вызывают меня срочно в штаб батальона: «Сдай быстро оружие. Сейчас машина едет в штаб армии, в Белосток. Мы направляем тебя на курсы младших лейтенантов».

Через день – приемная комиссия, генерал, несколько полковников. – «Откуда родом, сержант Гойхман?» – спрашивает генерал. – «Из города Оргеева, Бессарабия", – отвечаю. Меня подзывает к себе полковник из комиссии (видимо, контрразведка), спрашивает, не состоял ли я в сионистских организациях: Апоэл а Цион, Ашомэр а Цоир, Гордония. Отвечаю: «Нет».

 «Учиться хочешь?». – Отвечаю: «Да». Но этого, видимо, было недостаточно, чтобы внушить доверие, и на следующий день я увидел себя первым в списке недопущенных, несмотря на то, что у меня было высшее образование. Внизу была приписка: получить сухой паек и догнать свою часть.

А наш батальон в это время уже пересек границы Восточной Пруссии. Догонять пришлось на попутных военных машинах. Машина остановилась у только что организованной военной комендатуры приграничного немецкого города Ортельсбург. На улице возле комендатуры военный комендант майор Романенко слушает рассказ немца из местного населения. Я прислушиваюсь.

Майор с явным украинским акцентом бормочет: «Не понимаю». Я находился рядом и говорю: «Разрешите, товарищ майор, я переведу вам». «Он говорит, что пришли солдаты и забрали у него корову». – «Скажи ему, что мы разберемся. А ты что здесь делаешь, сержант?». – «Догоняю свою часть и хочу узнать, в каком направлении она двигалась». – «Считай, что догнал. Останешься здесь, в комендатуре, в качестве переводчика».

Я по-немецки свободно говорил, читал и писал...

Водитель остановил у того места в Оргееве, где мы жили. Дома не было...

Здесь меня и застало 9 мая и окончание войны. Помню как сегодня. Я был на пару вместе с замкоменданта дежурным по комендатуре. Вдруг зашел комендант - тот самый майор Романенко, и приказывает остановить военные машины, которые почти непрерывно проезжали мимо комендатуры. После этого он вышел на улицу и громко объявил это радостное известие. Началась стрельба в воздух, объятия. У людей появилась надежда вернуться домой, к своим родным и близким.

Примерно в июне 1945-го, после передачи этой части Восточной Пруссии Польше, я был направлен в распоряжение главного управления военных комендатур 3-го Белорусского фронта. Я знал, что Бессарабия уже была освобождена, объяснил Романенко мое положение, и он дал мне отпуск на 8 дней, чтобы я съездил домой и попытался узнать что-либо о судьбе моих родителей. После этого я должен был вернуться в Кенигсберг. Мне выдали документы для бесплатного проезда.

И вот я в родном Оргееве. С двумя чемоданами в руках вышел из автобуса. По моей просьбе водитель остановил его как раз у того места, где мы жили. Дом был полностью разрушен. Кругом пусто, никого. К счастью, вскоре на улице появился один из бывших наших соседей Исидор Бутучел. Я сразу его узнал, он меня тоже, рассказал, что родители мои уже в Оргееве, сестра Циля тоже здесь, работает на почте главным бухгалтером. «Жди меня, я схожу на почту, скажу ей». Примерно через полчаса вижу - по улице бегут мать, отец и сестра.

Не могу найти слов, чтобы описать, как произошла моя встреча с ними у руин нашего дома через четыре года после того, как они меня похоронили. Я только помню, что уже дома они всю ночь напролет не сомкнули глаз, охраняли мой сон, смотрели, как я сплю. «Не тревожьте солдат. Пусть солдаты немного поспят»…

После отпуска я вернулся для продолжения службы в Кенигсберг-Калининград. Служил переводчиком и был демобилизован в декабре 1945 года.

Подготовила Мария БУИНЧУК

Источник: Russianseattle.com/Goykhman_memories/index.htm 

На фото: Мирон Гойхман в 1945 году; извещение матери с фронта.