История

Когда-то мне досталась открытка военных лет с посланием сына матери из далекой Германии, куда он был отправлен с эшелоном украинской молодежи в начале войны. Открытка была опубликована в одной из молдавских газет. И буквально через несколько дней телефонный звонок: «Я – Михаил Тимофеевич Семенченко, это моя открытка. Я здесь, в Кишиневе».

Мы встретились: я и бывший узник концлагеря под Мейсеном, 85-летний Михаил Семенченко.

Встреча была короткой - он ухаживал за тяжелобольной женой. На вторую встречу он принес еще несколько почтовых карточек: мать сохранила переписку с сыном. Живая история – это вам не учебник! А потом Михаил Тимофеевич погиб на пешеходном переходе в Кишиневе, его сбил ехавший на большой скорости автомобиль. В военное время выжил, а в мирное – погиб… Но на диктофоне сохранился его голос. Мне захотелось, чтобы об этой истории узнали потомки Михаила Семенченко.

В войну почта работала без сбоев

Михаил Тимофеевич рассказал, что за время пребывания в Германии написал матери в деревню Яблонево Каневского района десять писем. И столько же получил в ответ. Война, оккупация, а почта работала! Последнее письмо от матери ему привез немец-врач, ее постоялец, приехавший с Восточного фронта домой в отпуск. По прибытии просто опустил в почтовый ящик.

Письма из Германии проверялись цензурой. Михаил знал: самое важное в них не напишешь. Их ценность заключалась лишь в том, что мать и сын друг о друге знали: они пока еще живы. И продолжали жить надеждой на встречу.

Нам же, благодаря счастливому стечению обстоятельств, представилась возможность из уст самого автора узнать правду о том, как трети рейх во вторую мировую использовал  себе на благо  рабский труд  граждан захваченных «старых» советских территорий. В  карточке остарбайтера Михаила Семенченко (см. фото) так и написано: «старых». Поскольку из присоединившихся позже, в 1940-м, «новых» территорий (Прибалтиа и Молдова) граждан на каторжные работы в Германию не угоняли.

Вот его рассказ.

«Машинфабрик»

- Всего из нашей деревни отправили человек 50. Мне шел тогда 16-й год. Брали не только молодежь, но и пожилых, женатых. Лишь бы покрепче. После этого людей приходили отбирать еще дважды. Матери, жены плакали. Моя мама – тоже. Мужа ее, моего отчима, с первых дней войны мобилизовали, и он пропал без вести. Я один у нее и остался.

В июне 1942 года меня вызвали в управу и сказали: собирайся! Посадили всех на подводы, и в сопровождении полицаев отправили сначала в  Стефанцы, потом на станцию Мироновка, затем из Киева товарняком в Германию. В Дрездене всю нашу группу рассортировали. Нас, человек десять, повезли  в Мейсен  и распределили в «Машинфабрик», лагерь Истенграбен.

Работа была изнурительная и однообразная, по 12 часов в сутки. Я зажимал детали в тиски и напильником обтачивал их. Через несколько месяцев меня перевели в транспортный цех. Производство было закрытое. Нас охраняла полиция. Жили в бараках,  огороженных колючей проволокой, прямо на территории завода. Огорожен был и сам завод. Убежать было невозможно, через два-три дня беглецов возвращали, били резиновыми дубинками до потери сознания - и в карцер.  Мне тоже довелось испытать это за какую-то провинность. Недели  две болело все тело. Но самое страшное было выдержать  голод.

«Мы жрали соль, чтобы обмануть желудок»

- Я помню, однажды осенью, когда уже убрали весь урожай, нас, человек 20, вывели на очистку огородов.  А там была тыква килограмм под 10. Как только полицейские потеряли бдительность, мы ее в мгновение ока оприходовали. Сырую, с кожурой. Один из полицейских сначала напустился на нас: «Ах вы свиньи, тыкву сожрали!», а потом как принялся хохотать!

Кормили нас – хороший хозяин собаку так не кормит. Обед - баланда из брюквы, по 250 граммов эрзац-хлеба из отрубей и 12 граммов масла. А на столах соль. От голода мы буквально жрали ее, чтобы обмануть желудок. Потом волдыри на шее стали выступать, раны открывались, мы и прекратили это дело. Мне еще повезло: я не курю, выдавали по две сигареты в неделю, я менял их на хлеб. Разрешали посылки из дому: небольшие трубочки, обшитые материей, и там мелкие сухие коржики не больше 100 граммов до пяти штук. Но приходили они очень уж  редко.

В 1943-м, когда фашистам под Сталинградом дали жару,  в Германии объявили тотальную мобилизацию. Обрабатывать поля, ходить за скотиной стало некому. Из лагерей начали направлять рабочих. Меня распределили к фермеру, у которого работали уже три немки и поляк. Приходилось пахать, сажать, косить. Первые две недели я валился с ног от усталости. Потом попривык. Главное, сносно кормили. И хлеб был настоящий. Все, что смолотили, мы везли на станцию. Хозяину оставалось только на посев. А готовый хлеб получали в пекарне под расписку. У хозяина и яиц можно было набрать, я умудрялся тайком носить яйца пленному поляку в соседний лагерь, где находились и итальянцы.

«Он всех своих родных перестрелял – так сильно фашисты боялись русских»

- При мне мобилизовали на Восточный фронт  одного из сыновей фермера. До конца войны он так и не вернулся.

А второй сын был самый настоящий нацист,  у него в другом селе были жена и двое детей. И когда в 1945-м фронт приблизился к границе, он всех родных перестрелял и застрелился сам. Так сильно фашисты боялись русских.

У меня  с тех времен сохранилась арбайтс-карта. Я попросил ее у хозяина на память. Она мне потом здорово пригодилась, когда воронинская власть начала выдавать нам, бывшим узникам концлагерей,  пособие в 300 лей, приравняв к ветеранам войны. И немецкие компенсации я получил.

Перед отправкой на родину я прошел фильтрационную комиссию. Километров в 40 от Мейсена был огромный лагерь. Нас там организовывали в полки, батальоны. Потом человек 10 из нашего взвода направили обеспечивать порядок на станции. В какой-то момент, когда сажали в поезд, я услышал свою фамилию. Тут же сдал винтовку, взял чемодан - и в вагон.

Когда я вернулся в село, был июнь 1945-го. Мать  узнала меня  лишь  по шраму на виске - от травмы, полученной  в детстве.  Радости нашей не было предела.  

Мне было всего 19 лет. Поработав немного в колхозе, я отправился в Канев учиться. Поступил в днепропетровский институт железнодорожного транспорта. Распределился в Оренбург. Там женился. У нас с женой родились дочь и сын. После расформирования железной дороги в Оренбурге переехал в Молдавию. А мама не смогла расстаться со своим домиком и огородом.  

Наши дети получили высшее образование. Дочь с семьей до 90-го года жила в Кишиневе. А потом началось - «чемодан-вокзал…». И они уехали во Владивосток. А семья сына в Тюмени. У нас трое внуков, они тоже получили высшее образование, все   за пределами Молдовы. Так и нам с женой спокойнее.  

«Что господин мой хочет?»                                         

- Вы немецкий язык не забыли? – спросила у Михаила Тимофеевича.

- Да я больше по-польски изъяснялся!

- Например?

И он произнес первое, что пришло на ум: «Что господин мой хочет?». Смутился: «Теперь я сам себе господин. Не дай Бог пережить во второй раз такое, что пережил я».

Мария БУИНЧУК

Фото из домашнего архива Михаила Семенченко.