История

В РЦНК 5 февраля состоялась презентация книги «Проклятый город Кишинёв...» о русскоязычных поэтах-семидесятниках Молдавии. Составителем её явилась известная журналистка и писательница Елена Шатохина. Увесистый фолиант этот выпустило в свет издательство «Нестор-История».

В сборник вошли пространная вступительная статья составителя, биографические справки о персонажах, их стихотворные подборки и прелюбопытные отрывки из воспоминаний авторов друг о друге. Это была могучая тусовка в застойные 70-е: Ян Вассерман, Наум Каплан, Борис Викторов, Виктор Панэ, Виктор Голков, Катя Капович, Евгений Хорват, Олег Максимов, Галина Огородникова, Валентин Ткачёв, Александр Тхоров, Любовь Фельдшер, Александр Фрадис, Александра Юнко. Многих из них подкараулила ранняя и страшная смерть, некоторые эмигрировали.

Автором идеи антологии стал историк, издатель и публицист Сергей Эрлих, который, ненароком узнав, что известные в России и на Западе поэты Евгений Хорват и Катя Капович начинали свой творческий путь в Кишинёве, принялся шерстить интернет в поисках информации о них. Об остальном расскажет Елена Шатохина.

 
Устали и ушли

– Как получилось, что идею Эрлиха воплотили в жизнь именно вы? Долго и легко ли рождалась книга?

– Это как любовь с первого взгляда: зацепит тема сразу или не зацепит. Но потом дрожь не должна проходить, Боже упаси, чтобы ушла. Я про идею и концепцию. Они должны долго держать своей мотивацией, чтобы сидеть три года сиднем: писать, добывать воспоминания, фотографии. Просматривать и перепечатывать статьи из газет того времени, ну и так далее... А начало истории банальное. На какой-то презентации подошёл Сергей Эрлих и сказал, что интересно было бы написать о кишинёвских диссидентах той поры. Ну типа: не хотите ли вы? Честно сказать, меня диссидентство как-то отдельно никогда не привлекало. Интересны более глубокие процессы в литературе. Порешили на том, что напишу о всей большой когорте кишинёвских поэтов того времени – поколении с очень трагической судьбой. И пошло-поехало. Нет, писать было нелегко. Я не люблю так называемых «кухонных воспоминаний» с их бытом, глупыми деталями. Когда ты можешь смотреть на явление издалека, отстраненно, даже если ты помнишь героев процесса живыми, – вот это интересно... Но отдельные милые «кухонные детали» всё равно влезли, забрались в книгу, «как котята в чужую кровать», через воспоминания самих поэтов, и это придало очарования, ведь вместе с ними проник сам воздух, вкус, шум того времени.

– Из книги можно сделать вывод, что русскоязычные поэты того периода советской Молдавии чувствовали себя нелюбимыми детьми своей как малой родины, так и большой. Хотя были несомненными талантами. Не так ли и в семьях – строптивых любят меньше? Может, они и сами в чем-то были виноваты?

– Мы не выбираем время, оно выбирает нас. Поколение поэтов-семидесятников попало в жернова истории. Сначала их давила бюрократическая машина СССР, – от Кишинёва до Москвы (один гриф «лита»на рукописях чего стоил, то есть цензура), потом перестройка выкинула их вместе с большой советской литературой в никуда... И всё-таки единицам удалось «прорасти через асфальт», куда их закатала история. Удалось самым стойким, непокорным, гордым. И не здесь, не в Кишинёве, между прочим! Например, Катя Капович, эмигрировав в США, осуществилась как большой поэт и стала лауреатом престижных премий, профессором. Но нельзя забывать, что половина этой генерации уже давно в могиле: погибли, покончили жизнь самоубийством, умерли в психушке и даже от голода и холода. И не потому, что были слабыми и никчёмными – скорее, неприспособленными, уязвимыми. Они просто устали и закрыли глаза. Навсегда. Разве это грех или вина – уйти, никому не причиняя вреда? Нет, это драма поколения.

Фавориты и изгои

– Феномен диссидентства – что это, по-вашему? Из воспоминания Кати Капович о себе и Евгении Хорвате вытекает, что среди диссидентов были единицы – застрельщики, эдакие «совратители», а основную массу составляли просто бунтари по натуре. И этот их протестный потенциал на всю катушку эксплуатировался. Не кажется ли вам, что если бы Хорват и Капович не вляпались в Питере в историю с выкрикиванием антисоветских лозунгов, то, может, повзрослев, составили бы счастливую семью, у них появились бы дети, и Хорват не покончил бы с собой на чужбине?

– Вы идеалист или очень молоды. Это я насчёт счастливого конца майской юной любви – ведь она неизменно закончится когда-нибудь осенью. Тем более, что такие самостоятельные единицы, как Капович и Хорват, пожалуй, одни из самых крупных и интересных поэтов той поры, не могли составить на радость биографам эдакую «сладкую парочку». Но согласна: это очень красивая история любви двух юных поэтов, которых разъединила эмиграция и жизнь. Ну, ладно: чтобы подыграть вам, скажу, что Хорват женился в Германии на девушке, которую тоже звали Катей. Про диссидентство в СССР много написано, но моё убеждение сурово – настоящий поэт не может быть диссидентом... по профессии. Вот и Пушкина декабристы сознательно не взяли в своё «братство диссидентства». Потому что понимали, что это слишком тонкое дело – быть поэтом, он свободным должен быть и парить там, где птицы небесные не сеют, не жнут. Наши диссиденты скорее жаждали свободы среди загнивающего пространства лжи и брыкались, чем состояли в организациях и системно подрывали основы СССР. Но и за это вольнолюбие их тоже прессовали, будь здоров.

– Вы в своей книге отважно, хоть и очень деликатно подняли вопрос переизбытка благ для тогдашних писательских нацкадров при полном отсутствии внимания к русскоязычным их коллегам. Почему же купавшиеся в больших гонорарах, бесплатных квартирах, машинах, путёвках в дома творчества, продуктовых наборах к праздникам и пр. писатели титульного этноса, часть которых масштабом таланта были мельче русскоязычных «изгоев», после обретения республикой независимости проявили чёрную неблагодарность к кормилице-советской власти и стали её всячески поносить?

– Когда заходит речь о межнациональных отношениях, надо быть предельно осторожным. Это чувствительная зона, а в Молдове – особенно чувствительная. Вы не совсем поняли, где в книге проложена эта ватерлиния. Богатыми и успешными, издающимися десятками тысяч тиражей, имевшими машины, менявшими за жизнь по три квартиры были «прикормленные» писатели как среди русскоязычных, так и среди «титульных». Я называю их обобщённо «шестидесятниками». Это был советский писательский истеблишмент, где, кстати, полупишущих чиновников тоже хватало. Я обратила в книге внимание на другой парадокс: для того, чтобы начинающий русскоязычный поэт быстрее прорвался в «обойму» печатающихся в Молдове (и даже в Москве), ему нужно было... заняться переводами с молдавского. Это был самый «прямой» и «одобряемый сверху» путь. В обеих столицах. В этом была двусмысленность времени. Другое дело, что теперь, задним числом, понимаешь, что кому-кому, а молдавским писателям при таких в то время тиражах, таком внимании, такой нежнейшей госопеке не стоит особо обижаться на советскую власть и хулить СССР.

Потеря поколения

– Эта книга в электронном виде наверняка уже прочитана героями или их родными. Есть ли отзывы?

– Да, есть. Виктор Голков, живущий сейчас в Израиле, сразу отозвался. «Ты, конечно, большой молодец и мужественный человек, выдержать затяжную борьбу не каждый может. Думаю, книга удалась – это, конечно, историческая акция», – написал он. Что мне тут добавить? Разве сказать, как один герой кинофильма, «я не Матросов, но что-то героическое во мне есть». Шучу, конечно. Просто три года бесплатно работать над сложнейшим материалом не каждый бы согласился.

– Не могу не спросить о заголовке. Прозвучал ответ на презентации – это своеобразная «зазывалка» для российских читателей. Были ли сомнения, варианты названия? Вообще, в РМ книга распространяться будет?

– Заголовок провокационный немного, но не я его придумала. Это издатели так обострили. Я попросила только три точки поставить, чтобы уйти от прямой пушкинской цитаты. Потому что ностальгировали наши эмигрировавшие поэты по Кишинёву куда сильнее, чем Пушкин. Здесь многие родились, любили, прожили не два-три года... Что касается названия, мой вариант был суровым: «Потерянное поколение». Тираж книги – тысяча экземпляров. Издатели намерены передать книгу в библиотеки, и даже немного подбросить в продажу.

– Елена, у вас своеобразный, фирменный, очень насыщенный метафорами язык. Сами стихи-то пишите?

– Поэзию люблю, но избирательно. Понимаете, поэтами всё-таки рождаются. Это особая кровь, особые психика, слух и зрение. Это такой заворот космический, сумасшедший – вселенной, запахов, теней и звуков. Такая чувственная воронка и круговорот вещей, предметов, лиц, событий. Стихи я писала в жизни только однажды, когда смертельно влюбилась в университетского преподавателя. Крышу в 22 года снесло. Он весь был такой, на Блока похожий, ходил по синим искристым петербургским сугробам в длинном чёрном пальто, любил Элтона Джона, преподавал философию и был в прошлом богослов. С кафедры неслось: «Бог есть любовь». Разве можно было устоять?! Мы оба любили «Пир» Платона: не правда ли, что прекрасное лучше и больше, чем красивое? А вообще-то у меня уже вышло три книги прозы, там, кажется, полно метафор, которые есть свойство образно видеть мир.

Олег Дашевский