Общество

30 лет назад, 2 апреля 1991 года, в СССР произошел резкий скачок цен. На основании Указа президента и постановления Кабинета министров товары и услуги подорожали в два-пять раз, а иногда и в десять. При этом зарплата увеличивалась всего на 20-30 процентов, а единовременная компенсация составила 60 рублей, что в этой ситуации выглядело для советских людей насмешкой. Подъем цен стал вторым этапом так называемой павловской реформы по изъятию излишков денег у населения, что должно было прекратить дефицит и в конечном счете спасти страну. Вместо этого реформа стала одной из причин конца СССР. «Лента.ру» собрала свидетельства очевидцев тех событий.

* * *

Инициатор реформы, премьер-министр СССР Валентин Павлов, еще за две недели до ее начала, когда все уже было подготовлено, но хранилось втайне, заявил на всю страну, что ничего подобного правительство не планирует. Но вечером 22 января 1991 года по Центральному телевидению было объявлено об изъятии из оборота 50- и 100-рублевых банкнот образца 1961 года. На их обмен гражданам отводилось три дня, обменять можно было не более 1000 рублей. Одновременно сумма наличных денег, доступная для снятия в Сбербанке СССР, была ограничена 500 рублями в месяц на одного вкладчика. А поскольку граждане могли иметь не одну сберкнижку, на последних страницах паспортов делались отметки о снятых со счетов суммах.

Целью реформы было сокращение денежной массы, находившейся в наличном обороте, что, по мнению ее разработчиков, могло решить проблему дефицита товаров в СССР и избавить граждан от накопленных ими излишков нетрудовых доходов.

На практике же товарный дефицит никуда не делся. Близкие к власти и криминал пережили конфискационную часть реформы без существенных потерь, а пострадали, как всегда, простые граждане.

Но худшее было еще впереди. Чтобы это не выглядело первоапрельской шуткой, второй этап павловской реформы был назначен на 2 апреля. В этот день цены на товары и услуги были централизованно подняты в среднем втрое (от двух до десяти раз). Разваливавшуюся экономику это не спасло, а правительство окончательно потеряло доверие народа. По стране пошла волна забастовок. Дни СССР были сочтены.

«Представь, были деньги — и вдруг их нет»

Леонид Новиков (Фомин, Санкт-Петербург):

— Павловскую денежную реформу помню отлично. Бабка побежала в сберкассу, обменять какие-то купюры, а там уже другие бабки в очереди бьются насмерть. Остальные в нашей семье не были жадными до денег. На них все равно ничего особо купить уже нельзя было, так они и остались у нас как фантики. Но плач везде стоял великий, это прибавило людям седых волос. Представьте, были у тебя деньги — и вдруг их нет. Это выглядело как грандиозный обман.

А вот 2 апреля мы как-то уже и не заметили. В памяти есть воспоминание о том, что все начало дорожать, но не резко, не в один день. Да, сразу взлетел сахар, мужики встали за водкой, происходили битвы возле магазинов — почти в любом районе города была огромная толкучка у винных отделов. Унылые, очень унылые очереди.

Что касается, например, мяса, то его как бы особо и не было — возможно, из-за этого я и не помню резкого повышения цен. Дефицит же никто не отменял. А в магазин тогда мне приходилось ходить с «визитной карточкой покупателя». Нет визитки — и не купишь ничего. По ней можно было взять граммов 200 колбасы (не больше) за один раз, и так далее. Она оформлялась в ЖЭКе для жильцов каждой квартиры. Ты получал ее, расписывался и шел за покупками. Нет визитки — давай, до свидания! Чтобы из других районов и из области чужие к нам не лезли.

В магазинах красовались художественно разложенные огромные банки с сельдью, несколько раз замороженные и размороженные пельмени «Русские», которые нужно было отрывать от картонной коробки с клоками бумаги (классика!), и стоял незабываемый запах капусты и гнилого лука. Любой притараканенный кем-то ананас воспринимался как настоящая бомба. Как же, ананас! С ума сойти!

Павловская реформа буквально выбила у людей табуретку из-под ног. Даже несмотря на то, что купить на деньги было, по сути, нечего, существовало некое ощущение стабильности. Они думали: «Ого, я состоятельный человек, у меня деньги есть! Очередь моя подойдет — куплю машину! Придет очередь — и квартиру получу, надо будет стенку покупать, шубу жене».

Простые обывательские мечты были уничтожены этим финтом. Ты оказывался голым и босым строителем коммунизма

Мутное время. Но чем это все кончится, я тогда, честно говоря, не представлял. Надеялся, что все будет по-другому, а вот как по-другому — черт его знает! Не было особого представления, просто казалось, что вот-вот все будет хорошо.

«У них был план»

Алексей Лютых (Москва, в 1991 году — сотрудник правоохранительных органов):

— Горбачев ничего не соображал в экономике, и они нашли Павлова. Он считался очень перспективным молодым экономистом. У них был план перехода к капитализму, хотя и довольно сырой. Изъятие денег — это был первый этап. Борьба с подпольными миллионерами. Им нужно было, чтобы нужные люди пришли, и чтобы именно они будущий капитализм возглавили, а не подпольные Корейки.

Сам Павлов из кругов комитетских. Наверняка их верхушка владела информацией и они, не будь дураки, этой информацией воспользовались. Денежные потоки регулировали таким образом, чтобы потом встать во главе банков и финансовых групп, которые и сейчас всем заправляют

А тем, кто накапливал нетрудовые доходы, куда их было девать? Валюту нельзя было покупать, недвижимость — нельзя, вот они и аккумулировали их в бумажках по 50 и 100 рублей. Их-то и придумали изымать.

А мы должны были процесс обмена контролировать. Нас разобрали на группы человека по три-четыре, желательно друг с другом не очень знакомых. Выдали запечатанные пакеты с названиями организаций, куда нужно было идти. В группы входили сотрудники ОБХСС (Отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности — прим. «Ленты.ру»), правоохранительных органов, работники райисполкома. В нашу задачу входил контроль за сдачей денег в организациях, через которые проходила наличка. Это аптеки, ателье, пункты приема утиля, химчистки, парикмахерские… Мы должны были следить, чтобы там не отмывались купюры по 50 и 100 рублей. Весь приход при нас сразу опечатывали.

Но получилось, что пострадали в основном обычные люди. Криминал это не задело. У них деньги были вложены по-другому. Наверное, они деньги где-то на самом верху поменяли.

Следующим этапом было повышение цен на определенные товары, которые являлись предметами роскоши и которые тоже можно было использовать для аккумулирования средств. И тут тоже не те пострадали — работяги, которые на северах работали, военные, старатели... Им нужно было деньги заработанные вложить, пока они не пропали.

Купить иномарку в то время можно было только в автомобильных комиссионных магазинах. Наибольшая концентрация их была у нас в Москве в Южном порту. Возить деньги им приходилось наличкой, потому что в сберкассе больше 500 рублей в месяц не выдавали. Этим воспользовался криминалитет.

Люди приезжали купить машину, их вычисляли, встречали, а по дороге из аэропорта завозили в лес и убивали. Более 200 человек так погибло

Я это знаю, потому что занимался южнопортовой криминальной группировкой.

Ничего хорошего из этих реформ не получилось. Попытались они взять под контроль вышедшие из-под надзора новые силы капитализма, объявили ГКЧП, а все накрылось медным тазом. Такой вот был 1991 год, каким я его помню.

«Пришли к ларьку, а цены какие-то... ненастоящие»

Алсу Гузаирова (Москва):

— В 91-м году я жила в Измайлове и училась в школе. Помню, взрослые обсуждали готовящееся повышение цен, и мне, хоть я и мало вникала в их разговоры, было интересно, как это произойдет.

1 апреля был понедельник. Было пасмурно и холодно. Мы с подружкой Ленкой сразу после школы пошли к метро за мороженым — мы всегда за ним ходили после уроков, даже зимой. Пришли к ларьку, мороженое есть всех видов (такое в те времена случалось уже нечасто). А цены какие-то... ненастоящие. Наш любимый вафельный стаканчик, который всегда стоил 20 копеек, теперь был уже за 60! Лакомка по 28 копеек — 80 с лишним, пломбир за 48 — больше рубля! Все подорожало в три раза. Хотели взять самое дешевое, фруктовое в стаканчике по 7 копеек. На две порции не хватило двух копеек. Так и разошлись по домам — без мороженого.

Петр Каменченко (Москва):

Февраль-март 1991 года я провел в США. Шла операция «Буря в пустыне», а я как раз собирал материал для диссертации по посттравматическому стрессовому расстройству (PTSD). В апреле вернулся в Москву и многого не узнал. Официальные цены на продукты первой необходимости выросли в четыре-семь раз. В истории СССР такого не было никогда.

Страшный дефицит был и в 1989-м, и в 1990 годах, и рыночные цены давно уже были в несколько раз выше магазинных, но чтобы вот так, в один день, обесценить зарплаты, пенсии и накопления людей в несколько раз — такого никогда еще не было! При этом товаров не прибавилось. Даже по новым ценам купить что-то было очень сложно.

В апреле моя мама позвонила из деревни в Калининской области и сообщила, что ей удалось купить мясо — пол-овцы. И это считалось огромной удачей. Мы с моим научным руководителем, профессором Воробьевым, тут же собрались и поехали за мясом.

В деревню весна еще не пришла, и мясо мы разделывали прямо на снегу. Разложили куски по рюкзакам. Абалаковские брезентовые рюкзаки с карманами — других тогда не было. В электричке мясо оттаяло, и из рюкзаков потекло. Люди в ужасе смотрели, как под лавкой собирается лужица крови. А мы в это время решали практически невыполнимую задачу — как запихнуть драгоценное мясо в крошечные морозилки советских холодильников, ведь на балконе держать его было уже нельзя, протухнет.

С дефицитом 1991-го связана еще одна история. Летом того года мы пошли в байдарочный поход по Архангельской области. За год накопили запас дефицитной тушенки, сгущенки и супчиков в пакетиках (жена одного товарища работала товароведом на базе). А вот с сахаром не рассчитали. Купить сахар в местных сельпо оказалось делом нереальным. Да что там сахар — в магазинах не было хлеба, папирос и даже спичек.

И вот в одном сельмаге на абсолютно пустых полках мы вдруг увидели кисель в брикетах. Довольно ядовитая штука из клюквенной эссенции с сахаром и крахмалом. Но в детстве мы все его грызли.

Стоим, обсуждаем, сколько брикетов купить, а продавщица услышала и говорит: «Мальчики, этот кисель у нас идет только для беременных, по талонам». Так и жили…

«Малыш мясной рубленый»

Михаил Ледянкин (Москва):

— Утром объявили о повышении цен, и сразу вокруг магазинов движуха началась. Люди пытались что-то купить, а товары в магазинах прятали или убирали на переоценку. В начале улицы Кирова, теперь это Мясницкая, был большой магазин «Хрусталь», там люди вазы десятками хватали, пока цены на них еще не подняли.

Но я лучше помню, как обмен денег происходил. Я был на Таганке, и люди приходили с купюрами — полтинниками и сотнями — и продавали их за полцены

На обмен дали всего три дня, и только определенную сумму можно было поменять. А у кого-то денег больше было, и они пропали.

 Полина Владимирская (Москва):

— Мне 4 марта 1991 года исполнилось 18 лет. Где-то в середине 80-х бабушка с дедушкой продали дачу — за тысячу рублей. И эти деньги положили на книжку до моего 18-летия. Осенью 1990 года я поступила в институт. Чего хочется на первом курсе? Конечно, одеться. Поэтому я ждала дня рождения просто как манны небесной. И как только он наступил, сразу же пошла в сберкассу. Моя вторая бабушка очень на меня обиделась: «Как ты смеешь! Бабушка с дедушкой всю жизнь копили, дачу купили, потом ради тебя продали, а ты сейчас все потратишь впустую!». Но я была упорна.

На эту тысячу я купила часы — китайскую штамповку, но тогда, в 90-е годы, вообще же ничего не достать было. Еще лосины американские и джинсы. Естественно, все у фарцовщиков, цены у которых уже потихонечку стали расти. Последней покупкой стали туфли из кожзаменителя, которые папа моей подружки привез из Америки. Я все сомневалась, брать их — не брать, вдруг что-то лучше увижу… Но вроде они были нормально сделаны, не Китай, моего размера, а кругом за бешеные деньги — всякое дерьмо. И я их купила — ровно 1 апреля. А на следующий день тысяча рублей стала уже не тысячей. Я бы на эту дачу прибарахлиться уже не смогла.

Дефицитные товары

Кстати, у бабушки той, что давила мне на мозг из-за моих приобретений, пропало довольно много денег. Дед был замначальника УВД, и ему кто-то из друзей еще зимой, когда началась история с обменом 50- и 100-рублевых купюр, предложил поменять наличные на доллары. Дед за свою жизнь долларов видел мало и только раз выезжал за границу, в Чехословакию, поэтому долго думал. Но в последний момент некоторую сумму все-таки поменял. И вот то, что поменял, осталось, а то, что было на сберкнижках, — пропало. И бабушка тогда сказала: «А внучка-то наша оказалась умнее нас!».

 Георгий Олтаржевский (Москва):

— Конечно, я помню, как это было. Помню даже место, где я о повышении цен узнал. Из разговоров в автобусе. Даже остановку помню. Я ехал на работу как раз, а народ вокруг меня об этом говорил. Я, как всегда, опаздывал на первый урок, я тогда в школе работал и думал, как бы мне успеть до школы доехать быстрее. А народ все обсуждал, Горбачев виноват или Ельцин, Павлова все сильно ругали.

Меня это не особенно тогда расстроило. Я был молодой, бестолковый, ничем не обремененный, семьи у меня не было. Спиртное меня волновало больше, чем закуска. Закусить какая-то ерунда всегда находилась. У меня мясники были знакомые, с кем-то в футбол играл, какие-то заказы давали, найти что-то можно было. Мой приятель склад с гуманитарной помощью по ночам охранял, и там можно было спокойно все взять. Надо было взять три банки ветчины — ну, взял. Сколько надо — столько и берешь, и никто тебе слова не скажет. А вот спиртное было проблемой.

Но дефицит был, конечно, страшный. Помню, как-то я шел по Ленинскому проспекту, там был огромный магазин «Диета». В доме номер 13 весь первый этаж занимал. Я иду вдоль него, и во всех витринах одно и то же: стоят картонные коробки величиной с геркулесовую, и на каждой нарисована рожа малыша. Такого симпатичного годовалого бутуза, сильно упитанного. Рожа у него абсолютно круглая — монгольская, он улыбается, а на коробке написано сверху крупными буквами «Малыш», а ниже помельче — «мясной рубленый». И больше ничего в витрине нет вообще.

«Стипендии хватило только на флакон шампуня»

Михаил Филиппов (Москва):

 — Тогда из-за банки тушенки убить могли. Вот случай был. У нас в «почтовом ящике» сотрудников подкармливали. Заказы — так тогда продуктовые наборы назывались. Точную дату я, конечно, не вспомню, но это был апрель 1991-го, нам тогда на работе как раз к Первому мая заказы выдавали.

Домой ехал уже совсем поздно, наверное, часу в двенадцатом. Выпивши, не был. И вот за мной двое увязались. Явно приезжие, рожи такие, что… В общем, совсем не русские рожи... Я на переход — и они за мной. Я в вагон — и они. На метро ехал. Чувствую, дело плохо. А полиэтиленовый пакет здоровый, банки торчат, да еще и ручки оторвались.

Из метро вышел, народу никого. А эти двое — за мной, но поодаль. И тут автобус к остановке подходит. Мой-то дом напротив, автобус мне не нужен. А я как припустил за ним, в дверь заднюю заскочил, и эти двое тоже. А я через весь автобус, и когда он уже двери закрывать начал, протиснулся из передней и выскочил. Поскользнулся, банку рыбных консервов потерял.

Автобус пошел, эти двое дверь дергают, а я шмыг за угол — и к дому. Мог ведь заказа лишиться, а то и еще чего похуже.

Вы, наверное, не помните, что такое «моталки». Так в то время называли подростковые кодлы из Казани, из Набережных Челнов. Тактика у них такая была: бегут по улице — шапки срывают, дубленки, у кого плеер, сумки и дипломаты из рук выхватывают, кто сразу не отдаст — избивают. У нас на Ленинском я сам однажды чуть под такую моталку не попал, в Госстандарт успел забежать. Наберут трофеев и домой возвращаются. Страшное время было.

Александр Баландин (Москва):

— Подробности этой реформы сейчас уже плохо помню. Единственное, что у меня хорошо в памяти отразилось с того момента, — наш мастер. Я в «Интуристе» работал, а у него на книжке было 40 тысяч советских рублей. Когда цены поменяли, слух пошел, что все деньги скоро в десять раз обесценят, и он побежал в сберкассу, снял деньги и купил стенку.

Представляете, раньше в СССР на 40 тысяч можно было пять «Волг» купить, а после реформы он на них смог купить только чехословацкую стенку. Настолько все обесценилось

 Очень многие не успели ничего сообразить, так быстро все рухнуло.

Елена Маноли (Апулия, Италия):

— В 91-м году я училась на первом курсе в художественном техникуме. Так вышло, что осенью стипендию мне не платили, а с весны должны уже были начислять. 30 рублей. Я так их ждала! Я видела, как другие студенты получают деньги и покупают, что хочется.

Первую стипендию я получила в конце марта, собиралась накупить на нее книжек... Но в апреле что-то случилось с ценами… Они взлетели так, что мы, студенты, ничего не могли себе позволить. Из еды покупали только черный хлеб — четвертинку. А пирожками нас подкармливала тетя, которая торговала ими рядом с техникумом. Так что моих 30 рублей стипендии хватило только на флакон шампуня Elseve. Зато он был французский, прямо очень хороший. И я была безумно рада! Просто счастлива! Мы тогда легко ко всему относились. Сейчас так смешно это вспоминать!

«Когда у тебя нет ничего — ноль, вычесть уже не получится»

Сергей Черных (Тбилиси):

В 1991 году я жил в Тбилиси с новой женой, ребенком и необходимостью платить алименты. Грузия к тому времени уже была полгода как независимая и к тому времени приступила к свержению законно избранного президента Звиада Гамсахурдиа. Полная жопа.

Так что сначала ходишь на митинги, потом лежишь за БТР под обстрелом, потом рвешься из-под этого БТР. Тебе кричат: «Куда ты прешь-то?», а ты орешь: «У меня очередь на масло подходит!»

Но в Грузии этот период все же не так жутко переносился. В Грузии было проще: трава пошла — грузин не сдохнет. Но когда выезжал в РСФСР, было тяжело. Яйца да хлеб в железнодорожных буфетах — на большее денег не хватало.

В Москве за всем выстраивались очереди, когда что-то «выбрасывали». Вот очередь за каким-то кислым чилийским шмурдяком за бешеные деньги — две бутылки в руки. Сначала по справкам, потом по талонам. По талонам постепенно стало все, вплоть до мыла и лампочек. Конечно, 2 апреля в четыре раза подняли цены и на хлеб в том числе, но не в десять же! Вот на хлебе и жили.

Если же говорить о том, почему практически никто не помнит апрельского повышения цен, но четко помнят павловскую денежную реформу, то стоит учитывать, что тогда у нас уже было начало какого-никакого капитализма, и поэтому можно было как-то крутиться, торговаться, сбивать цену на покупку радикально. С рынком еще жить было можно.

Коммерсанты понимали, что если сегодня у них на ценнике 10 рублей, а завтра — 100, то у них ничего никто не купит. К тому же закалка советская, когда в магазинах ничего нет, а дома все есть, сработала.

И если одни начали дергаться и чего-то делать как предприниматели, другие сели и стали скулить, и скулили до самого Путина, что им жрать совершенно нечего. А были те, кто сказал: да хрен с ним, ну поголодаем несколько лет, но потом-то все нормально будет.

Вот мой шурин от второго брака, например, сидел на одном и том же предприятии, на той же самой работе, и говорил: «Вот руки у меня золотые, а эти сраные Горбачев с Ельциным такую страну развалили, и кому теперь я нужен?».

И таких было десятки миллионов. Они ждали, когда вернется благословенный патернализм. А другие работали, вкалывали, находили какие-то места

Москва и Петербург в этом плане отличались от провинции сильно. Провинция — это жесть, деваться некуда, работы нет, жить не на что. Предприятия там продолжали работать, но с трудом. Зарплаты никто не повышал, потому что повышать их было не из чего, не было никакого ресурса для этого.

И люди в том же самом Воронеже, где есть, скажем, огромный авиационный завод и другие заводы, они что — будут сами свои самолеты куда-то за рубеж продавать? Ни хрена. РСФСР не до самолетов — и все, людям деваться некуда. У меня друзья из Кимовска Тульской области с завода по производству средств ПВО просто тупо всем скопом уволились и занялись шабашкой, по большей части в Москве.

 Дмитрий Бевза (Москва):

— Для меня это повышение цен прошло достаточно безболезненно. В то время я был довольно упоротым панком и вел не самый социально одобряемый образ жизни, несмотря на наличие подруги и маленькой дочери. Когда у тебя нет ничего, нет денег — ноль, вычесть оттуда уже ничего не получится: как было ничего, так и осталось. Как до этого я добывал какие-то деньги, необходимые для того, чтобы нас прокормить и потусоваться, так и продолжал.

Конечно, многим моим родственникам, людям старшего возраста, которые смогли в СССР накопить какие-то деньги, и вдруг павловская реформа их сбережения обесценила, — для них это было дико больно. Мои родители тоже очень переживали, потому что произошло резкое падение уровня жизни. Я же находился на социальном дне, и там это не особо ощущалось.

Так что эта ситуация больше всего ударила по советскому среднему классу. Совсем богатые, которых было очень мало, возможно, по-прежнему чувствовали себя вольготно, поскольку все эти распределители при горкомах никуда не делись

Что касается продуктов народного потребления, то ситуация с ними всегда была не очень хорошая, даже до этого всего. Были, конечно, рынки, но моя семья не могла себе позволить покупать качественное мясо на рынке, потому что разница в цене была троекратная. В магазинах же нужно было прибегать прямо к открытию, чтобы ухватить хоть какой-то нормальный кусок. А вот молоко, яйца, сыр, масло, макароны в Москве вполне себе были. Не премиального качества, конечно, но и не полный треш, что-то среднее, съедобное, как казалось мне тогда.

Но даже если есть только плохое мясо, все равно покупаешь на суп. К тому же у меня была огромная собака, московская сторожевая, ее тоже кормить надо было. Кормов не было, поэтому обычно я ее кормил геркулесом, залитым мясным или рыбным бульоном.

Следующим потрясением стал распад СССР. Союз воспринимался как нечто вечное — как же, я родился там, много лет жил. Но я не был большим поклонником этой страны, и у меня, как и у многих других, существовала психологическая усталость от него. Цой и «Перемен», конечно же, витали в воздухе. Так что распад СССР я встретил с энтузиазмом. Это было интересно, и думалось, что наконец грядет что-то новое.

 «Это началось даже не при большевиках, а очень давно»

Олег Данилов (Анна, Воронежская область):

— Конкретно 2 апреля 1991 года я не помню, мне это было вообще тогда фиолетово. Мне светили выпускные экзамены в школе и вступительные экзамены в институт, и ни о чем я больше не думал. А что цены повысились — тогда я жил в маленьком поселке Анна в Воронежской области, в котором была исключительно пищевая промышленность и больше никакой. Все, что выращивалось вокруг, тут же перерабатывалось и вывозилось.

Цельное молоко утром привозили с фермы в больших цинковых бидонах. Все, кому надо, приходили со своей тарой, и им наливали. То, что производилось на комбинате молочных продуктов, отправлялось дальше в страну.

Что касается реальных денег, когда мне исполнилось десять лет, дед подарил мне четвертной — 25 рублей. Это были огромные деньги по тем временам. И я не знал, что с ними делать. Более того, тогда их никто просто разменять не мог. Ты приходишь в магазин — и возникают трудности. Я не знал, на что их потратить.

Ведь на рубль можно было пожрать в то время до отвала. Не в столовке (там было еще дешевле), а в нормальном заведении. Тебе за этот рубль и мяса положат, и всего остального.

Когда в начале 1991 года была денежная реформа Павлова, сбросили всю наличку номиналом в 50 и 100 рублей. Давали три дня на обмен. Выстроились страшные очереди, и, конечно, успели не все, да и сумма, которую можно было обменивать, была ограничена. А цены действительно были повышены централизованно, но никого это уже не волновало.

В определенный момент, осенью того же 1991 года, я обнаружил интересную вещь: стипендию девать было некуда. Она была проиндексирована, перевалила за стольник, но ничего не купишь, даже еды. Ее нет. Заходишь в горбатый гастроном, находящийся по соседству с общагой, а там рядами стоит «Геркулес» — и больше ничего.

В 1991 году произошла ликвидация старой схемы работы государства. Коровы при этом доиться не переставали, и урожаи были. Предприятия все работали — и это продолжалось до середины 90-х, до тех пор, как их не купили крупные компании. Все это работало на автомате.

И вот осенью я переезжаю из своего поселка, в котором все есть, в Воронеж, в котором ничего нет. Пустые полки, народ вешается, все бегают на свои шесть соток, чтобы хоть какую-нибудь картошку выкопать, надрываются. Я смотрю на это в полном остолбенении, ведь на самом деле-то все не так! Я не знаю, куда все это девалось, ведь ничего не переставало работать.

Горбачев в этом точно не виноват, он просто закрыл всю эту тему, был ее последним комментатором. Путь, который был выбран еще при Брежневе, закономерно привел к этому. Косыгинская реформа, которая подвела нас к хозрасчету и всему остальному, просто не могла не привести нас к капиталистическому обществу.

Про НЭП и артели говорить вообще смешно — как только что-то начинает работать, приезжают мусора на конях и все сворачивают. Так было всегда, достаточно Салтыкова-Щедрина почитать. Это началось даже не при большевиках, а очень давно.

Источник: Lenta.ru