Общество

 

Кто был в Москве, тот видел на станции метро «Площадь революции» среди расставленных там, как в музее, советских пропагандистских скульптур тридцатых годов прошлого века большую бронзовую собаку с натертым до почти зеркального блеска носом. Это когда-то была у студентов, а потом появилась и у всех остальных такая милая традиция - потрешь этой собаке нос ладонью, и все у тебя будет хорошо.

И я тоже хожу мимо этой собаки, иногда даже трогаю ее за нос, и недавно понял вдруг, что для меня это уже много лет просто собака, доброе животное, песик, как у друзей, а вовсе не то, чем она была для скульптора Манизера, изваявшего ее 75 лет назад. Но я ведь еще помню, что это значило - очень узнаваемый образ из советского детства. Суровый пограничник с суровой собакой, надежно охраняющий запертую на замок границу. Теперь этого образа просто нет. Теперь первая ассоциация со словом «пограничник» - это симпатичная девушка в стеклянной будке в аэропорту, которой я показываю паспорт, прежде чем улететь в Нью-Йорк или Амстердам, Копенгаген или Женеву. Граница не на замке, и я уже с огромным трудом могу вспомнить свое детство в Советском Союзе, когда поездки в другие страны (даже в страны советского блока!) воспринимались примерно так же, как сегодня полеты на Марс. «Пойдем, я покажу тебе людей, которые видели людей, которые видели Бельгию!» - такое было, и такого давно нет. И я помню свой первый выезд за пределы России - президентом еще был Ельцин, а я был молодой моряк, и я гулял по незнакомым городам, прислушиваясь к речи прохожих, и если слышал русскую речь - подходил, здоровался, заранее зная, что не пожалею. Услышу интересную историю, познакомлюсь или с авантюристом, уехавшим при первой возможности лет десять назад, или наоборот, с успешным соотечественником, вместо модной машины, «как у ребят», потратившим первые серьезные деньги на отпуск в Амстердаме. С тех пор прошло пятнадцать лет. Я по-прежнему часто бываю в Европе - уже не как моряк, а как журналист или «общественный деятель», ну или даже просто как турист. Гуляю по тем же улицам, что и в юности, так же прислушиваюсь к речи прохожих, но теперь, если я слышу русскую речь, я стараюсь не подавать вида, что и я русский. Что-то изменилось, и я не одинок в этом неприятном рефлексе, и я даже читал много статей о том, что все дело в особой замкнутости моих соотечественников и в их коммуникативных проблемах, но у меня на этот счет есть своя теория.

Я просто знаю, кого именно из своих соотечественников я встречу в дорогом магазине в Милане, или в Центральном парке Нью-Йорка, или на набережной Женевского озера. Они все куда-то давно исчезли - авантюристы из девяностых, или романтически настроенные начинающие бизнесмены. Пришли совсем другие люди, новые. Даже если я встречу русского студента, это чаще всего будет не тот студент, которого я встретил бы десять лет назад.

Русский студент в Европе - это, скорее всего, сын чиновника или полицейского из Москвы (понятно, что я слегка утрирую, но вероятность очень большая). Русская покупательница в дорогом европейском магазине - это жена или дочь чиновника или полицейского из Москвы. Седой русский джентльмен в дорогом костюме за соседним столиком в ресторане - это, скорее всего, сам чиновник или полицейский из Москвы.

Вчера он командовал разгоном демонстрации в моем городе, или судил моего друга за антипутинский лозунг, или произносил проникновенную речь с трибуны - о русской духовности и о том, что русских детей нельзя усыновлять за границу, потому что там геи могут заключать браки. Или просто подписал какой-нибудь хитрый государственный контракт, по которому он выделил на новую автотрассу сто миллионов долларов и забрал себе девяносто. Слово «откат», символ современной российской экономики.

А потом он снял с себя полицейский мундир, или мантию судьи, или криво сшитый депутатский пиджак, едет в аэропорт и летит в Европу, где у него дом, где у него жена, где в университете учится сын, а на последнем каннском «Балу цветов» самой сенсационной дебютанткой была его дочь. Я не хочу думать, как в одной его голове сочетается вот это - быть подонком в Москве и респектабельным джентльменом в Европе. Впрочем, мне это не так чтобы интересно, то есть да, я мечтаю, что когда-нибудь в России установится нормальная демократия, и коррумпированных чиновников будут сажать в тюрьмы, лицемеров не будут избирать в парламент, судьи будут честными, а полицейские будут защищать граждан, а не нападать на них.

Как этого добиться - это задача для меня и для таких же, как я. Мы, я уверен, этого добьемся. Рассчитывать на постороннюю помощь в таких делах я считаю неприличным.

Неприличным, а в какой-то мере еще и бессмысленным. Потому что я, много лет пишущий о российской политике, прекрасно знаю, что сегодня в России - самый прозападный режим за, может быть, всю ее историю. Ни в советские, ни в царские годы, ни в девяностые при Ельцине не было в России власти, до такой степени ориентированной на Запад.