История

Молдавский журналист и писатель Олег Краснов, по специальности математик, отличается прямолинейным, порой острым, временами колючим пером. Он прошёл свои университеты, работая лаборантом, дворником, санитаром психушки, тренером, а также редактором различных СМИ. Два года назад стал победителем международного конкурса «Литературная Вена» в номинации «проза».

Стометровка к литературе

На днях в РЦНК состоялась презентация книжки его рассказов «Шелковица». В своей речи перед собравшейся публикой Олег сообщил, что люди – его любимое занятие. Что в детсаду он был расторможенным ребёнком, и воспитательница советовала его родителям подумать о школе для детей с задержкой развития. Но чуть позже выяснилось, что мальчик легко решает задачки по математике, быстрее, чем учительница успевает их записывать, и к нему стали относиться как к здоровому ребёнку. «Но было поздно – я уже проникся безумием и отстранённостью. Я всегда чувствовал свою исключительность. Не величие, не превосходство, а исключение, непохожесть. При этом стараюсь говорить несложно, простыми словами, чтобы быть понятным, но получается не всегда. Со мной легко может произойти нечто такое, чего с другими не случается. Я могу переписать какое-нибудь известное произведение, и никто этого не заметит, потому что оно уже будет окрашено мною».

Еще Олег считает, что «есть множество разных литератур. Во всяком случае, не меньше, чем типов нервной системы по Павлову и акцентуаций личности по Юнгу. Когда я впервые сумел проехать сто метров на двухколесном велосипеде, моя душа отлетела и смотрела на меня откуда-то сверху. Может быть, это и есть литература. Возможно, литература – это отстранённый взгляд на себя, на людей, на какую-то жизненную ситуацию».

Ему нравятся положения, ситуации, в которых уже заложена внутренняя пружина действия. «К примеру, два мальчика идут вешать собаку. На самом деле, всё не так просто, дело тут во мне, для кого-то другого ничего интересного в этой ситуации может не быть. Мне нравится иррациональное поведение людей. Или то, что так выглядит».

«Писать, вообще говоря, нужно для других о том, что важно для тебя. Писать так, как нравится тебе. Не писать о себе, потому что твой личный опыт всё равно проявится. А если всё равно проявится, то можно и о себе. Но для других. И важно научиться читать свой текст чужими глазами. А вообще-то для себя.

Писатель должен быть чутким, ранимым, раздражительным, но в то же время уравновешенным, склонным к анализу, трудолюбивым. Я думаю, это болезнь».

К этому интересному потоку сознания мы присовокупили ряд своих вопросов, а Олег - ряд своих ответов.

Грехи мелкие и скучные

– После прочтения вашей книги у меня возникло впечатление, что вы чем-то маетесь, какой-то тяжёлой тайной, которую и раскрыть миру трудно, и к исповеднику понести её не представляется возможным. Может, сублимировав все это в книге, вы исцелились от внутреннего страдания?

– Вы полагаете, тяжкий грех терзает мою душу, и в этом интервью я поведаю его миру? Должен огорчить, грехи на мне мелкие и скучные – никто не погиб по моей вине, и я никого не убил. Я не ищу в творчестве психотерапии. Литературное творчество действительно может быть таковым, но тогда из него уходит художественное начало.

– И в книге, и в речи перед людьми на презентации прозвучало, что вы исключительный. Человек не стаи и не стада, это понятно. Этот крест достаточно удобен вам или хотелось бы поменять?

– Я совершенно не мучаюсь, я – счастливый человек. И я не говорю об исключительности как о превосходстве, просто я немного странный. Поменять себя хочу, но, боюсь, малость с этим запоздал. И сравнивать мне себя особо не с кем – я изнутри знаю только себя.

Сестра улетела туда...

– В вашем произведении «Сестра», как мне показалось, есть много обрывов мыслей, недоговорённостей, которые интригуют и немного достают. Брат, ради сестры, угодившей в психлечебницу, устраивается санитаром и испытывает все тяготы чистилища или ада и при этом не стремится увидеть свою сестрёнку воочию. Вы можете рассказать, какая реальная история или персонажи стали прототипами для этой повести? Что сталось с той загадочной сестрой и что за вина мучает главного героя?

– Я действительно работал в психиатрической больнице много лет назад и попытался показать больницу такой, какой я её запомнил. Другой человек, возможно, увидел бы её иначе - у каждого своя психиатрическая больница. Моих персонажей могли бы узнать те, кто знал кишинёвскую больницу того времени, потому я и написал – «все совпадения с реальными лицами случайны».

Главному герою нужно не увидеть свою сестру – это не очень сложно, а пробиться к ней. Поэтому он и пишет ей письма. Вины брата я не вижу, разве что присутствует иррациональное чувство вины за всё человечество, за жестокость мира. За то, что ничего нельзя изменить. А что случилось с загадочной сестрой – нетрудно догадаться: она воспарила туда, где перезваниваются колокольчиками хрустальные небеса и дурашливые конеслоны резвятся между башенок Бернардацци.

Походка человечества

– Не может не обжечь читательскую душу история с повешением собаки, случившаяся в детстве с героем другого вашего произведения. Зрелище казни – это всегда непереносимая душевная травма. Тургенев возмущался, что однажды, когда они с Достоевским присутствовали при казни в одном из европейских городов, Фёдор Михайлович не отвёл взгляда. Толпа зевак собралась даже на казнь Христа. Каждый день в мире кто-то кого-то лишает жизни, сколько убийств и насилия на планете! Можно ли это остановить? Или это фатально?

– Зрелище казни – душевная травма первый раз, потом сознание перестраивается. Не так давно публичные казни были заурядным зрелищем. Измениться мы можем только все вместе, и это займёт много времени, я этого точно не увижу. Человечество идёт вперёд нерешительно, оступаясь и всякий раз делая несколько шагов назад.

История с повешением собаки кажется мне очень ёмкой, сжатой пружиной. Достаточно произнести эти слова – два мальчика идут вешать собаку – и в сознании слушателя рождается картина события. Я не надеюсь, что мои рассказы могут кого-то сделать лучше. И проза не должна быть назидательной. Красота если и спасёт мир, то не так прямолинейно.

Архаичная любовь к женщинам

– Вы о своей личной жизни не распространяетесь. Ещё одна тайна? Может, расскажете, есть ли у вас подруга, муза? И готовы ли вы сочинить нечто возвышенное и поэтическое, чтобы все ахнули и сказали: «Вот учудил Краснов!»

– И не буду распространяться. Я люблю женщин, они кажутся мне чуткими, тонкими, я ценю общение с ними. Но я никогда и нигде не буду об этом говорить. Я могу использовать в своих рассказах какие-то куски реальности, но вы не сможете отделить их от вымысла. А чудить буду, не сомневайтесь.

– Насколько греют ваше самолюбие литературные премии и растущая популярность? Приемлете их равнодушно или это вас подпитывает?

– Особой популярности у меня нет, есть некоторая известность в узких кругах, не более того. Эта известность делает мою жизнь в чём-то легче. Полученные премии меня радуют, но неполученные не огорчают.

– В мире нарастает тенденция унификации полов, а в вас очень сильна мужская брутальность. Стоит следовать «моде» или надо отстаивать чистоту замысла Божьего и природного, создавших Адама и Еву, а не «оно»?

– Если говорить обо мне, то я – такой как есть, большого выбора тут нет. Я за равенство мужчины и женщины, но не за унификацию. Вообще-то я архаичный тип. Не понимаю, к примеру, ювенальную юстицию. На мой взгляд, чтобы отнять ребёнка у матери, нужны чрезвычайно серьёзные основания, а не просто низкий уровень доходов. Концепция «толерантности» меня тоже не радует, это некоторый суррогат терпимости. Миропонимание Чехова или Толстого существенно сложнее, глубже «толерантности». Замысел Божий комментировать не буду, это было бы смешно.

Равнение на русский мир

– Писатели обычно ждут вдохновения свыше, а потом просто участвуют в процессе «перенесения» текста на бумагу. Прочитав же вашу книгу, не можешь избавиться от впечатления, что вы, с учётом математически-логического интеллекта, играете фразами, конструируете из них головоломные, иногда остроумные и философские синтагмы, а потом соединяете, не заботясь о том, удобно ли будет читать другим людям. Чтение получается занимательным, тренирующим мозг, но и весьма напрягающим. Что скажете по этому поводу?

– Может быть, кто-то и ждёт вдохновения свыше, но я с такими авторами не знаком. Гёте говорил: «Мы складываем поленья для костра и стараемся, чтобы они были сухими, а когда наступит урочный час, костёр вспыхнет сам – к немалому нашему удивлению».Между первыми набросками к роману «Война и мир» и публикацией последней части прошло 13 лет. Думаете, Толстой всё это время пребывал в состоянии вдохновения? Я действительно иногда мало забочусь о читателе, но я бы не сказал, что пишу сложно – попробуйте почитать прозу Мандельштама, скажем, «Египетскую марку», и почувствуйте разницу.

– Как» инженер человеческих душ» можете сейчас сказать многочисленным растерянным людям, на какую страну, часть света или идеологию им сегодня стоит уповать? Почему?

– Моя часть света – пространство русского языка. Русский мир это не территории, а семиосфера (языковое пространство – pед.). Но упадок, оскудение, мрак невежества, одичание обывателя – это не русское явление, это всеобщее новое Средневековье, Тёмное время, ведьмы и драконы. Ничего, будет новое Возрождение!

– Какое событие в вашей жизни вызывает в вас чувство, что не зря родились в этом мире?

– Не знаю. У меня нет ощущения, что без меня мир не обошёлся бы.

Олег Дашевский